Воздаяние храбрости

Алексей Замятнин с первого взгляда узнал своего бывшего командира. Он знал, что Мадатов в Дунайской армии, но, занятый делами войны, не смел даже надеяться, что пути их когда-либо пересекутся. Последний раз они виделись ровно шестнадцать лет назад, после лихого боя под Борисовым, у самой Березины. Тогда его, раненого корнета, везли к мосту на носилках, растянутых между лошадиными спинами[57]. А полковник Мадатов в разорванном французскими палашами мундире подъехал к страдающему мальчишке и сказал ему несколько слов утешения.

Но еще памятней Алексею была ночь после Минска, когда полковник и покойный Фома Чернявский повезли его в темноте за несколько верст извиняться перед командиром егерского полка. Просить прощения за то, что он, корнет Замятнин, оскорбил своего сверстника, поручика того же седьмого полка. И дали ему, нагловатому гусарскому фендрику, такой урок, который он не мог забыть по сей день.

Замятнин вскинулся и обернулся в седле.

– Эскадрон! – рявкнул он голосом, отработанным в манеже, на плацу и в полях. – Равнение!..

Дремавшие в седлах гусары встрепенулись, выпрямились и взяли коней в поводья. Все они пришли в полк, когда Мадатова уже не было, и не могли взять в толк, кого же так вздумал приветствовать суровый их командир. Но ротмистра в эскадроне любили и повиновались ему охотно.

– Сабли вон! – прогремела команда. – Подвы-ы-ысь!

Лязгнула сталь, извлекаемая из ножен, и почти сотня клинков стала в воздухе, оказавшись эфесами на уровне подбородков, как предписывал этот прием устав.

Валериан, разумеется, не узнал Замятнина, но ему было лестно, что его еще помнят в полку. Он тоже вытянулся и приложил руку к фуражке, держа положение «смирно», пока поручик, ехавший в замке эскадрона, не исчез за изгибом улицы. Тогда он повернулся и пошел к вороному, которого уже держал под уздцы Василий. По пути он стащил перчатки и потер глаза, щипавшие, видимо, от дыма разложенного неподалеку костра.

Он не заметил, что сцену его встречи с гусарами наблюдал вышедший на крыльцо Новицкий. Когда же Мадатов поднялся в седло, Сергей повернулся и снова вошел в штабное помещение, осторожно притворив за собой дверь…

Глава десятая

I

С холма, на котором стояли Новицкий и Георгиадис, было хорошо видно движение нашей армии. Батальонные колонны егерей, гренадеров, мушкетеров шли не парадным шагом, но легко и ровно. Стальная щетина штыков над головами колыхалась согласно и грозно.

– Научились ходить, – заметил Новицкий. – Сто двадцать верст по горам, при страшной жаре и все за четыре дня.

– Не хуже ваших кавказцев, – поддразнил его Артемий Прокофьевич. – Но что же дальше? Ну, прибежали мы сюда. А что же турки?

– Турки возвращаются из-под Правод. А как мы их встретим – решит новый командующий.

Зимой 1829 года генерал Виттенштейн попросился в отставку, ссылаясь на годы и расстроенное здоровье. Император согласился с его просьбой, тем более что втайне считал результаты кампании предыдущего года ничтожными. И это несмотря на взятие Варны. Командовать второй армией назначен был граф Дибич[58], молодой и решительный генерал. Он составил план, по которому весной нового года собирался взять крепости Силистрию и Щумлу, а потом перейти Балканские горы и решительно направиться к Константинополю.

Но султан Мехмед II не намеревался стать одним лишь свидетелем этих действий. Он также сменил командующего. Гуссейна-пашу отослали в Рущук, а на его место сел Решид-Мехмед-паша.

– Новый великий визирь, как я понял из слов перебежчиков и агентов, – человек решительный, твердый, храбрый. Да и сил у него сейчас несколько больше, чем смогли собрать мы. Трудновато придется.

– Решительный, твердый, – хмыкнул Георгиадис. – А что же он так бездарно простоял под Праводами почти две недели?

В начале мая русская армия опять подошла к Силистрии. Великий визирь решил воспользоваться этой возможностью и – выведя армию из Шумлы, быстро направился к Праводам. Но там и застрял. Генерал Купреянов, ставший начальником гарнизона вместо Мадатова, держался так же отважно и стойко. Отразил несколько приступов, да к тому же, вспомнив уроки предшественника, сам решился на ночную атаку и отогнал неприятеля, расположившегося чересчур уж беспечно.

– Вы же отлично знаете сами, Артемий Прокофьевич, – на войне, как и в жизни, мы действуем обычно не так, как сами хотим, а как нам позволяют. Твердость генерала Купреянова оказалась под стать лихости Решид-паши. Турецкая коса наткнулась невзначай на наш камень и если не сломалась, то затупилась изрядно. А ночная наша атака – совершенно лихое дело. Просто скажу – гусарское.

– Да, это ваш приятель князь Мадатов умудряется всех заразить своей удалью. Вы-то, надеюсь, на этот раз смогли побороть искушение?

– Ну, что вы, Артемий Прокофьевич, – легко ответил Новицкий. – Меня там и близко не было.

Георгиадис фыркнул, да так громко, что лошадь под ним нервно переступила.

– Близко – это как? Полверсты? Полторы?

Новицкий взял паузу и отвернулся, сделав вид, что закашлялся.