Воздаяние храбрости

Орлов рад был оказаться среди своих сослуживцев, с которыми прошел два дагестанских похода, брал Лаваши и Хозрек. Большую половину жизни он служил; две трети своей солдатской службы провел на Кавказе и уже не мог представить себе иного существования. Россия с ее нескончаемыми равнинами, понуро бредущими от деревни к деревне, с ее полными сонными реками, пробуждающимися раз в году, страна его детства казалась ему уже невероятно далекой, лежащей словно уже за краем земли. Она дремала где-то там, куталась в снежные одеяла, а он шел здесь, широко раскрыв глаза, напрягая мышцы, волю, зрение, слух и прочие чувства. Все его представление о мире четко укладывалось в расстояния от крепости до крепости, от брода до моста, от вершины и до ущелья. Даже когда ему предлагали положенный отпуск, он просил начальство отпустить его даже не за Дон, не за Кубань, а перевести его на месяц в спокойное место, где он мог бы в свое удовольствие муштровать молодых солдат, учить их ходить, держать ружье, показывать, как удобнее приладить одежду и амуницию, а вечерами, ожидая сигнала «отбой», рассказывать им истории своей долгой удивительной жизни, наполненной такими приключениями, что он бы сам, старший унтер-офицер Орлов, не поверил бы, услышав их от других. Он полюбил горы, нахлобучившие белые шапки, полюбил узкие бурные реки, скачущие вниз с камня на камень, с уважением оглядывал деревья, о которые тупились кованые русские топоры. Ему пришлись по нраву обитатели этих мест, с которыми можно было то обменяться ударами, то посидеть у костра и, попыхивая короткой трубочкой, поговорить о ружьях, о лошадях, о женщинах. Женщин, впрочем, Орлов предложил бы тутошним подкормить да, может, и пожалеть. Слишком уж скоро из тоненьких девочек они превращались в косматых старух. Но вся жизнь была здесь такая – скорая. Мужчины тоже торопились жить, словно скакали наперегонки со временем. Впрочем, сам же Орлов признавался себе порой, что годы ему Господь отсчитал, пожалуй с излишней щедростью.

Алешка Поспелов тоже считал, что ему повезло несказанно. Такую страну он бы в другой раз никогда не увидел. Он, как ребенок, умиленно радовался каждому дню, тому, что был сыт, обут и одет, что много интересного мог уже вспомнить, что еще больше любопытного ожидало его впереди – за той скалой, на том берегу, за тем перевалом. Он был высок, круглощек, легок на ногу и сметлив. И он также знал, что ему повезло несказанно прибиться к таким дядькам, как унтер Орлов и Осип Изотов. Дядька Орлов учил его ставить ногу на склоне, на траве, на снегу, на мелких камнях, учил быстро заряжать ружье, а при случае и винтовку, показывал, как обустроиться на коротком ночном биваке, как беречь кожу на ступнях, на плечах, под мышками. А дядька Изотов обучал бить противника штыком, прикладом, ножом, рукой, коленом, камнем. Наука была болезненная, но Алексей верил, что очень и очень полезная. А уж после того как Орлов вывел их после несчастного сражения у реки Ах-Карах-чай, он вовсе прилепился к двум старослужащим, как банный лист к разогретому паром телу.

А Изотов негодовал. Все, что он видел вокруг и чувствовал, раздражало его безмерно. Жара, пыль, бестолковые офицеры, тупые, необученные солдаты, неприятель впереди, генералы сзади.

– Дурак я был, что послушал тебя, Орлов! Надо было в Тифлисе подождать, отсидеться. Дедушка[29]-то умен, из дворца своего не выходит, кувыркается себе под перинами с бабой!.. Ох, я бы тоже в такую войну поиграл! Эх, я бы этим персияночкам показал ружье свое настоящее. А не эту пукалку…

Алексей опять прыснул со смеху. Орлов толкнул его локтем и поворотился к Изотову.

– Потише, Осип! Неровен час, какой офицер услышит! Или из своих кто перенесет…

– Кто перенесет?!

Изотов с высоты своего почти двухсаженного роста гневно глянул вокруг себя, на свою шеренгу, на тех, кто шагал впереди и сзади.

– Узнаю, что донесли, удавлю как цыпленка!

Но запал его быстро выдохся, не выдержав жара полуденного солнца.

– А и донесут, так что с того, унтер?! Это молодому страшно, а я уже ходил по «зеленой улице»[30]. Два раза по пятьсот. Думаешь, шутки?

– Так не напрашивайся на третий, – спокойно ответил Орлов, не повышая голоса.

Он ценил в Изотове отчаянного солдата, доверял, как товарищу, но обращался с ним весьма осторожно.

– Абреки! – вдруг истошно крикнул Алешка, срывая с плеча ружье.

Орлов не глядя быстрым движением перехватил его руку.

– Тише, дурной! Откудова здесь абреки?

Между тем десяток всадников в папахах и бурках бежали рысью вдоль пехотной колонны.

– Ты, косопузый, так ничего и не понял? – обрушился Изотов на Алексея, втянувшего голову в плечи; Осип был даже рад, что есть рядом человек, на которого можно выплеснуть раздражение: – Если абрек к тебе подберется, то ты это никогда не узнаешь.

– А если вдруг и увидишь, то никому уже не расскажешь, – добавил Орлов.

Между тем Орлов всматривался в цепочку конных, уже перешедших на шаг. К переднему подбежал командир херсонцев подполковник Ромашин и пошел рядом, положив руку на гриву черного жеребца.