Воздаяние (СИ)

Для этого дня соорудили не только эшафот, но и обитое плюшем возвышение с козырьком от дождя и солнца, с которого глава синьории был виден издали. Пандольфо Петруччи в алом плаще, окруженный пышной свитой, с удовольствием взирал на казнь и восторги толпы. Приближенные же капитана народа толпились за его спиной и боязливо наблюдали за работой палача. Все они были тихи и сумрачны, а мессир Арминелли к тому же вял и бледен, он всё ещё боялся заходить в студиоло. Только один человек не жался за спиной Петруччи. Мессир Камилло Тонди с неизменным Бариле стоял у края помоста и не сводил глаз с казнимого, словно пытаясь запечатлеть в памяти каждый миг казни, записав его после в городские анналы.

На казнь временщика сошёлся весь город, каждый сиенец считал своим долгом полюбоваться на то, как проходит земная слава, как жалок и ничтожен ныне тот, кто ещё вчера почитал себя вправе творить, что вздумается, чьи люди чинили разбой и на которых не было управы. Что же, они были правы, слава земная быстропроходяща, и останки людей, наделавших при жизни немало шума, лежат среди могил погоста так же тихо, как и все остальные.

Альбино тоже был на площади, он стоял, не отрывая глаз от эшафота. Руки его то и дело судорожно сжимались, в глазах темнело. Сама казнь, одна из самых страшных из придуманных людьми, истомила его едва ли не больше казнимого. Негодяй, о чьей смерти Альбино не мог думать без содрогания, был столь жалок, что смягчалось любое сердце. Альбино замораживало на июньском солнце, и стоявший рядом Франческо Фантони, заметив это, накинул ему на плечи легкий плащ. Однако сам Фантони смотрел на последние минуты земного бытия мессира Марескотти пристально и сумрачно, со странной, змеящейся на губах улыбкой, и ни мгновение не отвёл глаз от плахи и палача.

Невдалеке от них у края эшафота расположились многоуважаемый и достопочтенный монсеньор титулярный епископ Гаэтано Квирини и прокурор Лоренцо Монтинеро. В отличие от Альбино, эти двое не зябли, но были заняты спокойной и размеренной беседой.

-Помнишь ли, друг мой, как нам с тобой довелось услышать недавно пророчество?

Монтинеро удивлённо поднял брови и ответил его преосвященству, что отродясь никаких пророчеств не слышал, но в Библии, в Книге пророка Даниила, читал о них.

-У тебя короткая память, Лоренцо. Мы оба сподобились услышать пророчество о конце из уст одухотворенного Бахусом юродивого пиита, коий, уподобившись одержимой менаде, изрёк нам прорицание: "Злость, нечестье горделиво кончатся своим концом!" Я говорил тебе, что сразу угадал в этой на первый взгляд глупейшей фразе смысл мистический и сакральный и задался целью постичь его.

-И преуспел?

-Почему нет? Мы - жалкий образ Всевышнего, но в нас тлеет искра Его разума. Я долго размышлял, Лоренцо, над смыслом слова "конец". Finis, finis coronat opus, это венчающий дело конец и, одновременно, это предел, граница, рубеж, край... "Quern ad finem? До каких пор, доколе?" - вопрошаем мы. "Sine ulla fine", слышится откуда-то. "Без конца, беспрестанно"... Finis - есть заключение и окончание, это цель, назначение и намерение. Это и вершина, верх, высшая степень - finis honorum est consulatus, это и finis bonorum, высшее благо, и последнее - finis supremus, исход и кончина. Понимаешь?

-Пока весьма смутно.

-Я тоже не сразу понял. Суть - в диалектике Зенона Элейского, научившего нас анализу противоречий и синтезу единств. Наша жизнь - преодоление пределов, постижение заключений, осознание целей, достижение высших степеней, покорение вершин и... finis supremus...Я долго ломал голову. Почему в финале, в итоге... в конце - смерть? Нет, должна быть "Sine ulla fine - бесконечность..." Finis supremus... Supremus - это высочайший, крайний, последний, смертный, погребальный, чрезвычайный и жесточайший. И тут меня осенило! Проступило откровение. Значит, ты можешь выбирать конец, его supremus. Между высочайшим и жесточайшим есть градации, и одновременно в этом выборе - пропуск в "Sine ulla fine", в бесконечность, которая недостижима без finis supremus, и вместе с тем выбор определения смерти - это выбор качества твоей личной бесконечности, дурной или благой. Нужно кончиться, чтобы стать бесконечным...

Прокурор вздохнул.

-Ты не забыл, что я завтра женюсь, философ?

-Помню.

Сразу после казни, не желая оставаться на празднество, Альбино нарочно затерялся в толпе и долго сидел на скамье в маленькой церкви, куда забрёл, стараясь укрыться от городского шума. Со времени его приезда в город прошло полтора месяца, и вот - случилось то, на что он не мог даже надеяться. Возмездие, жестокое и страшное, постигло всех его недругов, а он... он даже ни разу не вынул кинжала из ножен. "Господь - отмщение и воздаяние...", то и дело повторял он.