Воздушная битва за город на Неве

«Советский Союз долго терпел неслыханные провокации реакционного, фашистского правительства Финляндии и той военщины, на которую оно опирается, – сообщала 29 июня статья под заголовком «Финские холопы Гитлера получат по заслугам». – Но долгому терпению советского народа приходит конец. Настала пора проучить зарвавшихся палачей финского народа.

Финская военщина – наемная агентура Гитлера уже из опыта знает, какая жестокая и горькая участь постигнет тех, кто посягает на советские рубежи, на город Ленина. Новый урок, который получат зарвавшиеся гитлеровские холопы, будет и стократ убедительней. От этого урока гитлеровские вассалы Финляндии не оправятся. Красная армия навсегда обеспечит безопасность Ленинграда всей силой своего оружия».

Как говорится, без комментариев…

Победный и шапкозакидательский тон в новостях, как известно, прекратился только 3 июля, когда вся страна услышала из радиоприемников полумертвый и трагический голос товарища Сталина: «Братья и сестры…»

«Они скоро будут здесь»

Тем временем уже 4 июля, то есть всего через 12 дней после начала вторжения, Военный совет Северного фронта получил директиву Ставки главного командования о подготовке обороны на подступах к Ленинграду: «В связи с явной угрозой прорыва противника в районе Остров, Псков немедленно занять рубеж обороны на фронте Нарва, Луга, Старая Русса, Боровичи…» А на следующий день нарком ВМФ адмирал Кузнецов издал приказ о мероприятиях по созданию обороны города Ленинграда со стороны Озерного района. Согласно ему на Ладожском и Онежском озерах следовало немедленно приступить к развертыванию Ладожской военной флотилии и созданию флотилии на Онежском озер[2]. Собственно, с этого момента и можно говорить о начале обороны Ленинграда.

Однако в самом городе о грозящей опасности пока не подозревали. Сводки Совинформбюро скрывали истинное положение вещей на фронтах, сообщая в основном мелкие, второстепенные подробности и по-прежнему публикуя «сводки» о массовой сдаче в плен немцев. В начале июля Ленинград еще жил привычной жизнью, хотя по ночам в городе была введена светомаскировка, а на вокзалах под «Прощание славянки» каждый день тысячи людей провожали эшелоны с мобилизованными.

Впрочем, в то время как многие ленинградцы только отправлялись на передовую, оттуда, наоборот, в город уже начали прибывать бегущие от немецкого наступления моряки, в панике бросившие свои части. Они-то и доставили в Ленинград самую свежую информацию. О всеобщем отступлении, оставлении военно-морских баз, о бесполезности сопротивления, ну и о том, что немцы скоро уже будут здесь! «Наблюдаются случаи, когда целые группы краснофлотцев и даже некоторые командиры самостоятельно «эвакуируются» с фронта и из прифронтовой полосы, захватывая иногда автомашины, на которых беспрепятственно и бесконтрольно приезжают прямо в Ленинград, где безнаказанно распространяют ложные, явно провокационные слухи, – писал в своем приказе нарком Кузнецов 9 июля. – Отдельные «командиры» даже переодеваются в краснофлотскую форму[3], уничтожая личные документы»[4].

А паниковать и «переодеваться» было отчего. 10 июля немецкие танковые дивизии, прорвав фронт к югу от Пскова, устремились к Луге. До Ленинграда им оставалось всего 180–200 километров. При том стремительном темпе наступления, который Лееб взял с начала войны, ему требовалось 9—10 дней, чтобы подойти к стенам города.