Воздушная тревога

— Вероятно, как только их привели. Они с командиром были при них, пока военный врач перевязывал им раны.

Это казалось невероятным. Однако именно поэтому я чувствовал, что это должно быть правдой. Ситуация еще раз стала такой же ясной, какой была, когда я разговаривал с Огилви. Озадачивало меня одно: был ли человек того типа, к которому я относил пилота, достаточно коварен, чтобы отвлечь внимание начальника разведки от плана к предполагавшемуся налету? Если Вейл тайный агент, тогда все можно объяснить. Он сказал летчику, какой линии придерживаться. Правда, при разговоре присутствовали командир и военврач, но, вполне вероятно, ни тот, ни другой немецкого не понимают.

Я ушел от Дэвидсона в глубокой задумчивости. Во мне росло чувство ответственности. Я слишком хорошо знал, как журналисты в погоне за сенсацией порою начисто лишаются рассудительности. Однако я чувствовал, что в этом деле есть что-то такое, чего я ни забыть, ни проигнорировать не мог. В то же время я знал, что действовать надо крайне осторожно. Пойди я по начальству, я бы только попал в беду и ничего не добился. Положение у Вейла на аэродроме довольно прочное. Над моими подозрениями, основанными лишь на догадках, только посмеялись бы, и всё. А заявить: «Я же вам говорил», когда наш аэродром окажется в руках немцев, было бы слабым утешением. Оставалось только одно — узнать, чем Вейл занимался до 1936 года.

Под слепящим светом солнца на плацу было жарко и пыльно. Шел первый час, палатка ВТС была открыта. Мне захотелось выпить пива. Внутри стояла страшная духота, хотя людей там было мало. Я отнес свою бутылку к столу у открытого откидного люка. Пиво было теплое и шипучее. Я закурил.

А что если позвонить Биллу Тренту? Он был репортером «Глоба» по уголовным делам. Уж Билл-то знает, как заполучить нужную информацию. Однако звонить из переговорной будки на базе было бы величайшей глупостью. Она работала через коммутатор ВВС, и я не мог быть уверен, что оператор не будет подслушивать. Я не имел ни малейшего представления, насколько строга цензура у нас на аэродроме. Ближайший переговорный пункт находился в деревне Торби, отправиться туда означало бы пойти в самоволку. Это было слишком опасно.

Я вспомнил, что в час нам опять заступать. Надо было съесть свой второй завтрак, но особой радости эта мысль у меня не вызвала. С питанием в Торби было плохо. Столовая для летчиков была первоначально построена на 400 или 500 мест, а теперь ей приходилось обслуживать около двух тысяч человек. Там сейчас наверняка жарко и стоит вонь, грязные столы и неизбежная очередь. Л на ленч подадут бобы — другого не было уже несколько недель.

Я как раз допил пиво и поднялся, когда вошла Марион Шелдон. Несмотря на жару, от нее веяло свежестью и прохладой. Она увидела меня и улыбнулась. Вдруг мне стало ясно, что вот же оно — разрешение всех моих проблем. Сотрудницы ЖВС были расквартированы за пределами лагеря, и им предоставлялась значительная свобода. Более того, я чувствовал, что Марион — единственный человек в лагере, кому я действительно могу довериться. Я заказал пиво, и мы расположились за моим столом.

— Послушайте, вы не окажете мне одну услугу? — спросил я.

— Разумеется. Что именно?

— Я хочу передать кое-что Биллу Тренту. Дело весьма личное, и я не хочу звонить с аэродрома. Вот я и подумал, не могли бы вы позвонить ему из деревни? Сам я этого сделать не могу. Мы привязаны к лагерю.

— Я бы с удовольствием, да вряд ли что из этого получится. Сегодня утром несколько девушек пытались позвонить в Лондон, но принимают только экстренные заказы. По-моему, после вчерашнего налета на Митчет повреждена линия.

Это был удар под дых. Я мог, разумеется, написать. Но это означало бы задержку.

— А телеграмма? — спросил я.

— По-моему, телеграммы принимают, — ответила она.

Я заколебался. Телеграмму не скроешь — это не телефонный разговор или письмо, но другого выхода не было.

— Тогда отправите телеграмму?

— Конечно. Мне заступать на дежурство только вечером.

Я нацарапал текст на обороте конверта: «Пожалуйста добудь все подробности Вейле библиотекаре Торби с тридцать шестого тчк Могут оказаться жизненно важными тчк Результатах позвони рано пятницу». Особого восторга этот текст у меня не вызывал — уж лучше поговорить с Биллом. Оставалось только надеяться, что он прочитает между строк и поймет, что это исключительно важно. Я протянул телеграмму Марион.

— Надеюсь, вы сможете разобрать мой почерк, — сказал я.

Она пробежала текст глазами, и я увидел, как у нее слегка поднялись брови. Но это был единственный знак, которым она дала понять, что текст необычен: вопросов она никаких не задавала, а объяснять сиnуацию я был не расположен. Теперь, когда пришло время поверить себя бумаге, я почувствовал слишком большую неуверенность и не мог пуститься в рассуждения о своих подозрениях. Она сунула конверт в карман.

— Отправлю сразу же после ленча, — пообещала она.

— Вспомнил, — сказал я. — Мне, пожалуй, тоже надо поесть. В час опять на пост.

— Тогда у вас мало времени — уже без двадцати.

Я встал.

— Посидим сегодня вечером за пивом?