Воздушная тревога

Даже Лэнгдону пришлось уговаривать Мики, чтобы забрать у него бинокль. А когда он все-таки им завладел, Мики пробормотал что-то насчет того, что, мол, все лучшее достается сержантам.

— Ну, а чей это бинокль? — терпеливо спросил Лэнгдон.

Хотя он и был молод для сержанта — ему было всего 22,— обращаться с людьми он умел. Сперва создавалось впечатление, что он нетребователен. Но в том, что для традиций армии было действительно дорого, был строг. У него не было никаких непреложных правил. На его позиции зачастую царил беспорядок. Он давал своим подчиненным большую свободу, однако, никто, даже Мики, этим не злоупотреблял. Он был хладнокровен и точен во всем, что считал важным, во всем, что способствовало бы большей точности стрельбы. Подчиненные любили его и, не раздумывая, повиновались тем приказам, которые он отдавал. Он никогда не подвергал солдат разносу, однако, я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь, даже капрал Худ, усомнился в его власти. Его слушались потому, что он был прирожденным командиром, а не потому, что у него было три нашивки.

При дружелюбной улыбке Лэнгдона вся неуживчивость и сварливость Мики растаяла в ответной ухмылке.

— Знаю, браток, знаю. Он твой, так ведь? Во всяком случае, я увидел все, что хотел, через эту чертовину.

Мы постояли, наблюдая, как пучки лучей прожекторов перемещаются к юго-востоку.

— Боже милостивый, как мне хочется пальнуть по нему, а тебе, браток? — спросил меня Мики.

— Еще как хочется, — ответил я. — Хочется, чтобы он упал на землю и разбился. Странно, до чего война меняет взгляды человека. Им овладевает военный психоз. Никогда бы не подумал, что убийство доставит мне радость. Но, поди ж ты, ведь вот он я, которому всем сердцем хочется убить трех человек. Возможно, у солдата вырабатывается инстинкт охотника. У него в голове одна только погоня, а о бедной лисе он даже и не задумывается. Между прочим, в том самолете находятся три человеческих существа, почти такие же, как ты или я. Может быть, ни один из них не хотел войны, а сюда они прилетели, слепо повинуясь приказу. В кабине у них, наверное, пахнет горелым кордитом, и все они, наверное, страшно перепуганы.

Я скорее думал вслух, чем беседовал с Мики, — я не верил, что он поймет, о чем я толкую. И, когда он заговорил, я увидел, что так оно и есть.

— Они не хотели этой войны?! Как бы не так! Расстреливать из пулеметов женщин и детей — вот что им нравится! Трусы! Ты только погляди, как они бегут от заградительного огня! Он им не по нутру, браток, можешь мне поверить. — Он искоса глянул на меня. — Это подлая война, — заявил он. — Холодное оружие — это по мне. Когда мы по ним стреляем, это еще куда ни шло. Но я просто терпеть не могу, когда мы позволяем им прилетать, а сами ничего не делаем. Пехота — вот куда бы я с дорогой душой. Ты слышал, что я сначала пошел добровольцем в «Баффс»? Но мне сказали, полк укомплектован. Пришлось бы ждать целый месяц. А ждать я не мог, честно, не мог. Сразу ты можешь пойти только в ВВС, сказали мне. Вот так я и оказался в этом долбанном подразделении.

Он помолчал, наблюдая за мной краем глаза. Я ничего не сказал.

— Ты, поди, думаешь, что я чокнулся на затемнении, правда? Думаешь, я трус, раз таскаю противогаз и надеваю каску, когда прилетают фашисты? Так вот, это не так, понимаешь? Ты дай мне штык, и я схвачусь с самыми сильными из них и даже не подумаю о том, что меня могут убить. А вот сидеть сложа руки я не выношу, тут и чокнуться недолго.

— Я понимаю, — сказал я. — Я здесь не так давно, но такую жизнь приятной не назовешь, слишком уж она напряженная.

— Помнишь, когда в среду пролетел тот боевой строй? Я чуть в штаны не наложил, браток, можешь мне поверить. Этих самолетов было так много, что я уж было решил: всем нам крышка. А потом мы стали стрелять, и я уже ни капельки не боялся, правда. — Я никак не отреагировал, и он добавил: — Странно! С тобой я могу быть откровенным.

— Я понимаю, как ты себя чувствуешь, — сказал я. — Это не трусость. Это нервный срыв. Я и сам ощущаю то же самое, только у меня оно проявляется по-иному.

— Боже! Я бы отдал что угодно, лишь бы выбраться отсюда. Я бы хотел попасть в Египет. Там будет драка, настоящая драка. Врукопашную, браток, — вот как надо драться. А это что?!

— Уже почти час, — спохватился Лэнгдон. — Сходи-ка разбуди других, а, Фуллер?

Едва Фуллер ушел, как Четвуд проговорил:

— Взгляни-ка, Джон, на тот пучок прожекторных лучей. Похоже на самолет.

Лэнгдон повернулся и приложил бинокль к глазам.

— Черт! Ты прав, Чет, — ругнулся он. — И направляется сюда.