Воздушные змеи

— Ну что ж, господин Дюпра, у меня тоже есть кое-какие заслуги. Это даже позволило мне пройти комитет по проверке с высоко поднятой головой. Знаете, сколько евреек я спасла во время оккупации? Не меньше двадцати. С сорок первого по сорок пятый в моём заведении побывало двадцать евреек. Когда меня обязали пройти комитет по проверке, эти молодые женщины явились и свидетельствовали в мою пользу. Например, во время этой ужасной облавы в Вель д'Ив я приняла к себе четырёх евреек. Моё заведение — это безусловно бордель, но сколько у вас евреев работало при немцах, господин Дюпра? Скажите-ка, что бы со мной произошло, если бы фашистские офицеры узнали, что имели дело с еврейками? Я не говорю, что занимаюсь хорошим ремеслом, и у меня нет претензий, но где эти молодые женщины могли бы найти пристанище и поддержку, кроме как у меня?

Дюпра — в порядке исключения — замер с разинутым ртом. После паузы он смог пробормотать только: «Чёрт возьми» — и удалился. Я пересказал этот инцидент мадам Жюли, которая несколько растерялась.

— Я не знала, что Фабьенн спасала евреек, — сказала она.

Она объявила, что ничто не доставит ей больше удовольствия, чем возможность помочь мне продолжать дело Амбруаза Флери.

— Пусть эти деньги пойдут на что-то чистое, — сказала она.

Мадам Жюли проявила также много понимания и доброжелательства по отношению к родителям Лилы.

— Нет ничего печальнее, чем судьба аристократов в изгнании, — объяснила она нам. — Я не могу примириться с мыслью, что люди, привыкшие к определённому уровню жизни, станут жертвами трудного времени. Я всегда ненавидела упадок.

Вследствие чего она доверила Геничке Броницкой управление особняком на улице Каштанов, который постепенно приобрёл международную известность. Таким образом, Стас снова смог играть в рулетку и на бегах. Он скончался от сердечного приступа в Довиле в 1957 году, играя в рулетку, когда крупье подвинул к нему выигранных жетонов больше чем на три миллиона. Можно сказать, что он умер счастливым.

Посольство новой, Народной Польши не могло сообщить нам никаких сведений о Таде. Для нас он всегда жив и всегда в Сопротивлении.

Мы сели на поезд в Клери, добрались туда днём после многочисленных остановок (железную дорогу ещё не совсем привели в порядок) и пошли через поля к Ла-Мотт. После умывшего небо дождя было очень хорошо. Нормандская земля ещё не залечила свои раны, но в осенней тиши они не казались такими страшными. Прекрасное небо над перевёрнутыми танками и искорёженными домами вновь приобрело отрешённо-спокойный вид.

— Людо!

Я увидел. Он трепетал в воздухе, раскинув «руки» буквой V в знак победы. Над Ла-Мотт летел воздушный змей, изображающий генерала де Голля: небольшой ветер помог ему набрать высоту, и он сильно рвался в небо, — видимо, привязь была ему не по вкусу. Он летел величественно, немного тяжело, боком, освещённый закатным солнцем.

Лила уже бежала к дому. Я не двигался. Мне было страшно. Я не смел верить. В Париже я снова стучался во все двери: обращался в Министерство заключённых и депортированных, в Красный Крест, в польское посольство, — и мне подтвердили, что Амбруаз Флери значится в списках узников Аушвица.

Надежда пугает. Всё моё тело оледенело, и я уже плакал от разочарования и отчаяния. Это не он, это кто-то другой, или просто дети решили сделать мне сюрприз. Наконец, не в силах справиться с собой, я сел на землю и закрыл лицо руками.

— Это он, Людо! Он вернулся!

Лила тянула меня за руку. Остальное было как счастливый бред. Дядя Амбруаз, который не мог меня обнять, чтобы не упустить своего «де Голля», смотрел на меня нежно и весело.

— Ну, что скажешь, Людо? Хорош змей, правда? Я не разучился. Таких понадобятся сотни, вся страна будет их заказывать.

Он не изменился. Не состарился. Такие же густые и длинные усы, то же веселье в тёмных глазах. Ничего они не могут сделать. Не знаю, кого я подразумевал под «ними». Наверное, фашистов или просто всех им подобных.

— Я за тебя беспокоился, — сказал он. — И за тебя тоже, Лила. Иногда даже спать не мог. Подумать только, двадцать месяцев ничего не знать…

«Чёрт возьми, — подумал я, — он двадцать месяцев пробыл в Бухенвальде и Аушвице — и мог беспокоиться за нас!»

— Я вернулся через Россию, — сказал он, — там я несколько месяцев работал. После всего, что они пережили, детям там действительно нужны воздушные змеи. Ты, конечно, не терял времени даром, но ещё много надо сделать.

Мы весь вечер составляли список того, что у нас осталось.

— Некоторые можно починить, — сказал дядя, — но за историческую серию придётся браться заново. Посмотри только!

«Паскаль» и «Монтень», «Жан-Жак Руссо» и «Дидро», которых мы забрали от соседей, висели под потолком все в пятнах, покрытые плесенью, поломанные и поблёкшие.

— Так, это мы сделаем, а потом… Он немного подумал.

— Не знаю, стоит ли восстанавливать то, что было. Нет, наверное, стоит, чтобы была память. Но нужно новое. Пока будем делать «де Голля», на какое-то время этого хватит. Но потом надо будет найти что-то новое, видеть дальше, смотреть в будущее…