Воздушные змеи

Я нашёл дядю за работой. Едва я вошёл, меня поразила смена декораций в мастерской: Амбруаз Флери был по колено во французской истории в самых воинственных её проявлениях. Вокруг него кучей лежали все эти «Карлы Мартеллы»[26], «Людовики», «Готфриды Бульонские»[27]и «Роланды Ронсевальские»[28], все, кто во Франции когда-либо показывал зубы врагу, от Карла Великого до маршалов Империи, даже сам «Наполеон», о котором опекун раньше говорил: «Надень на него шляпу с полями, и выйдет настоящий Аль Капоне». С иголкой и ниткой в руке, он как раз латал «Жанну д'Арк», имевшую несчастный вид, так как голуби, которые должны были поднимать её в небо, болтались где-то сбоку, а шпага сломалась в результате неудачного приземления. Для старого пацифиста, не одобряющего военную службу по моральным соображениям, это была перемена фронта, и я онемел от удивления. Я сомневался, что подобная перемена настроения связана с какими-то новыми заказами, ибо за всю свою историю страна никогда не интересовалась воздушными змеями меньше, чем теперь. Сам Амбруаз Флери тоже изменился. Он сидел со своей искалеченной «Жанной д'Арк» на коленях, и его старая нормандская физиономия имела в высшей степени свирепый вид. Он не встал со скамьи и едва кивнул мне.

— Ну, что нового? — спросил он, и я остолбенел от этого вопроса, ведь Париж только что объявили открытым городом. Мне казалось, что напрашиваются совсем другие вопросы. Но то был ещё июнь сорокового, и не началось ещё то время, когда французы шли на пытки и на смерть ради того, что существовало только в их представлении.

— Я не смог получить никаких сведений. Я всё испробовал. Но я уверен, что она жива и вернётся.

Амбруаз Флери одобрительно кивнул:

— Молодец, Людо. Германия выиграла войну, здравый смысл, осторожность и разум воцарятся во всей стране. Чтобы продолжать верить и надеяться, надо быть безумцем. Отсюда я делаю вывод, что… — Он поглядел на меня: -… безумцем быть надо.

Возможно, я должен напомнить, что в эти часы капитуляции безумие ещё не поразило французов. Был только один безумец, и он был в Лондоне.

Через несколько дней после возвращения я увидел первых немцев. У нас не было денег, и я решил вернуться к Марселену Дюпра, если он меня возьмёт. Когда дядя зашёл к нему, уже стало ясно, что ничто не сможет остановить сокрушительное наступление сил вермахта; он наш ел Дюпра с красными глазами около висевшей у входа карты Франции, где каждая провинция была обозначена самой её отборной провизией. Дюпра указывал пальцем на ветчину в Арденнах и говорил:

— Не знаю, докуда дойдут немцы, но во что бы то ни стало надо будет сохранить связь с Перигором. Без трюфелей и гусиной печёнки «Прелестный уголок» пропал. Хорошо ещё, что Испания сохраняет нейтралитет: только из Испании я получаю шафран, достойный своего имени.

— Думаю, он тоже обезумел, — сказал дядя с уважением.

На дороге перед садом стояло три танка, а у входа, под цветущими магнолиями, самоходная установка. Я ждал, что меня окликнут, но немецкие солдаты даже не посмотрели на меня. Я пересёк вестибюль; ставни в «ротонде» и на «галереях» были закрыты; два немецких офицера сидели за столиком, склонившись над картой. Марселен Дюпра сидел в тени с господином Жаном, старым восьмидесятилетним виночерпием, который пришёл, видимо, для того, чтобы оказать моральную поддержку хозяину всеми покинутого «Прелестного уголка». Дюпра, скрестив руки на груди и высоко подняв голову, но со слегка блуждающим взглядом, говорил громко, как бы желая, чтобы слышали немецкие офицеры:

— Я считаю, что год обещает быть хорошим; может быть, это будет один из лучших; только бы внезапный дождь не побил виноградники.

— Во всяком случае, начало хорошее, — отвечал господин Жан, улыбаясь всеми своими морщинами. — Франция запомнит урожай сорокового года, чувствую, что это будет один из лучших. Я отовсюду получаю хорошие вести. Из Божоле, со всей Бургундии, из Борделе… Никогда ещё не было таких хороших вестей. В этом году вино будет крепче, чем за всю историю наших виноградников. Оно всё выдержит.

— На памяти французов не было такого июня, — признавал Дюпра. — Ни облачка. Лилии зацвели, и через девяносто дней всё будет как надо. Есть такие, которые не верят и говорят, что такая хорошая погода не может стоять долго. Но я верю в виноградники. Во Франции всегда так было. В одном проигрывали, в другом выигрывали.

— Конечно, с эльзасскими винами покончено, — сказал господин Жан.

— А карта вин без эльзасского — это национальное бедствие, — согласился Дюпра, слегка повысив голос. — Заметь, у меня в погребе достаточно, чтобы продержаться четыре года, даже пять лет, а потом можно надеяться, что получу новые… Я видел одного человека, он приехал от Пуэна из Вьена; вроде бы там дела обстоят как нельзя лучше, виноградники побили все рекорды. Говорят, они держатся даже на Луаре. Франция — необыкновенная страна, старина Жан. Когда кажется, что всё потеряно, вдруг видишь, что главное остаётся.

Господин Жан поднял руку, чтобы вытереть слезу среди морщин: