Воздушный мост

После приземления самолеты подрулили к левой стороне аэродрома, где в сосновом бору в здании бывшего детского санатория размещался эвакогоспиталь. В тот день ПС-84 привезли из Ленинграда рабочих Кировского завода и около ста раненых бойцов и командиров.

Едва командир эскадрильи ступил на землю, он, как и остальные летчики, почувствовал, с каким нетерпением и тревогой их здесь ожидали.

У стоянок собрались почти все, кто работал на аэродроме. К Пущинскому подошел Семенков. Летчики увидели среди встречавших знакомых.

- Смотри, Владимир Александрович, - воскликнул Семенков, - моя хозяйка с пацанами пришла!..

- Да тут вся Хвойная, считай, собралась. Летчиков окружили девушки из санитарной команды.

В глазах - любопытство. Видно, очень хотелось им порасспрашивать о полете в Ленинград. Но время торопило, было не до разговоров.

Невысокого роста бойкая девушка все-таки не удержалась от вопроса:

- Наверное, страшно в небе?

А у самой в глазах недосказанное: "Все ли вернулись?"

- Небо как небо - голубое. Слетали нормально. Видите - живы, здоровы.

- А как тебя зовут, шустрая? - спросил командир эскадрильи.

- Римма.

Назвав себя, девушка хотела было что-то сказать... Летчики, конечно, не могли догадаться, как подмывало Римму Нечаеву пригласить их, молодых, симпатичных, на танцы, объявление о которых они позднее прочли.

- Когда ПС-84 первый раз улетали из Хвойной в Ленинград, мы, работавшие тогда на аэродроме, провожали летчиков с тревогой на сердце. Ведь как-никак надо было лететь через кольцо блокады, - рассказывала нам Римма Модестовна Нечаева, учительница начальной школы, которая сейчас размещается на территории того самого эвакогоспиталя. - А когда летчики вернулись, радости нашей не было конца.

Чего там греха таить, прошло каких-то несколько дней, как они прилетели в Хвойную, и многие наши девчонки потеряли покой и сон, а попросту повлюблялисъ. Правда, тщательно скрывали это. Разве только когда летчики улетали в очередной рейс и прощались, некоторые из нас не выдерживали и ревели - кто открыто, а кто тайком. Ревели и когда они возвращались. Это уже от радости.

Ну, а тот день для нас был и радостным и грустным. Самолеты привезли много раненых. Мы переносили их в госпиталь. Одного перебинтованного с головы до пят летчика сопровождал молоденький лейтенант.

- Летчик-истребитель, командир мой, - проговорил лейтенант. - Жизнь мне спас, а сам... вот как вышло!..

Дрожащими пальцами он вынул папиросу, закурил. Видя, как тяжело лейтенанту в эти минуты расставания с боевым другом, я стала успокаивать его: "Ничего, мол, молодой. Все заживет... Еще встретитесь..." Несем мы носилки, а я все что-то говорю, говорю лейтенанту. Потом присмотрелась к его командиру и глазам не верю: лицом совсем молодой, а голова - седая.

Много волнений было в тот день у находившихся на аэродроме. Радовались, что начал действовать воздушный мост. В то же время, глядя на раненых, на осунувшиеся лица прилетевших ленинградских рабочих, переживали за них, за Ленинград. Приуныли и мы, девушки.

Заметил это пехотный лейтенант на костылях, которому помогли выбраться из самолета. Обернулся к нам:

- Что, красавицы, невеселы?

И представился:

- Алексей Тарасов. Легко тяжелораненый. Хожу, бегаю и пляшу на своих, на четырех.

- Какое уж тут веселье, - ответила я. - Вон вы, бедненькие, все какие. Потанцевать даже не с кем.

- Как так не с кем? - возразил лейтенант и попросил летчика:

- Будь другом, дай-ка мой баян.

Через несколько минут лейтенант уже сидел на ящике, бегло перебирая лады... И вдруг над аэродромом полилась мелодия "Полонеза" Огинского. К игравшему стали сходиться девушки и юноши, работавшие на аэродроме, ходячие раненые, ленинградские рабочие, летчики, техники.

- Вон сколько кавалеров! - лейтенант внезапно оборвал полонез, заиграл плясовую, притопывая здоровой ногой и галантно приглашал: - Танцуйте, дорогие дамы и кавалеры!

- Это были грустные и трогательные минуты, - вспоминает Римма Модестовна. - Молодец лейтенант! Он тогда всех расшевелил - и раненых и нас. Повеселели и рабочие-кировцы.

...Не прошло и недели после перелета эскадрильи в Хвойную, а Пущинскому казалось, что это все было давным-давно - и сбор на Внуковском аэродроме, и волнения перед вылетом, и сам перелет и встреча в Хвойной.

Все отодвинул на второй план полет эскадрильи в Ленинград. Он длился сто минут туда и сто минут обратно. Может показаться странным, что в те первые часы возвращения из рейса командир думал не о самом полете - трудном, опасном. Пущинского неотступно преследовало чувство боли за судьбу попавших в беду ленинградцев. Давно отрулили на стоянки самолеты, возле них вовсю хозяйничали авиатехники и механики. Покинули аэродром санитары, грузчики. Пора было подумать о предстоящем разборе полетов, а Пущинский снова и снова возвращался мыслями в Ленинград, к тому, что видели он и его товарищи.