Воздушный шарик со свинцовым грузом (сборник)

Казалось, что я отрываюсь от чего-то бессмысленно тяжелого, и нити, вяжущие меня к этой тяжести, с каждым движением делаются тоньше и вот-вот оборвутся. Затем я подумал, что глупо бежать по проложенной лыжне, свернул в сторону и покатился вниз по склону. Склон был довольно пологим, но беговые лыжи оказались не приспособлены для спуска. Под ногами откуда-то вырос бугорок, я неловко перелетел через него, нелепо кувыркнулся и рухнул спиною в снег. Лицо обожгло холодом, на ресницах повисли снежинки. Я глянул вверх. Надо мною синело небо. Оно было огромно, даже бесконечно, но бесконечность его не подавляла, а обволакивала, точно я одновременно лежал на снегу и летел по небу.

«Странно, – подумал я. – Выходит, необязательно обрывать связи. Выходит, можно летать не отрываясь от земли».

Внезапно небо заслонило лицо Вити, склонившегося надо мной. Рядом с ним появились лица Сереги и Павла.

– Американец, – испуганно произнес Витя, – ты живой?

– Leave me alone, – почему-то по-английски сказал я. – Please.

– Чего? – не понял Витя.

– Оставьте меня в покое, – перевел я. – Пожалуйста.

– Ты ничего не сломал?

– Ничего не сломал. И ничего не порвал. Оказывается, ничего не нужно рвать. Что мы такое без связей, которые нас держат? Ничего. Воздух. Меньше воздуха. Не будь силы тяжести, все бы развалилось на куски.

– Ты что, головой стукнулся?

– Ничем я не сткунулся. А только если груз находится внутри нас, то и небо тоже внутри нас. У каждого свое небо под Аустерлицем.

– Каким еще Аустерлицем?

– Хорошо, пусть будет под Ворохтой.

– Может, у него сотрясение мозга? – предположил Серега.

– Завидуешь, что есть чему сотрясаться? – огрызнулся я. – Так ты не завидуй. Нет у меня сотрясения. И мозга, наверное, тоже нет. Чего вы столпились? Ложитесь рядышком. Знаете, как здорово лежать на снегу и смотреть вверх…

– Майкл, – сказал Павел, – а ты назад сможешь идти?

– Ни в коем случае, – ответил я. – Я же говорил вчера, что меня понесут на руках, завернув в американский флаг. Руку дай…

Павел протянул мне руку, я ухватился за нее и встал на ноги.

– Ну что, – сказал я, – поехали?

– Куда?

– Куда-нибудь.

– Может, тебе коньяку хлебнуть? – предложил Витя.

– Спасибо, – ответил я. – Коньяку не надо.

– А я, кажется, хлебну.

Витя достал из кармана флягу, отвинтил закрутку и сделал богатырский глоток.

– Так-то оно получше будет, – проговорил он, вытирая усы.

– Обязательно будет лучше, – кивнул я. – Давно хотел вам сказать: классные вы ребята. И классное место Ворохта. И Васильков тоже классный город. И самогон в Василькове классный делают.

– Может, все же глотнешь коньячку? – с сомнением покачал головой Витя. – Сотрясение не сотрясение, а мозги у тебя явно набекрень встали.

– У моих мозгов это рабочее состояние, – ответил я. – Пошли.

Мы лесенкой взобрались наверх, где нас поджидала остальная группа.

– Что случилось? – спросила Леся.

– Ничего не случилось, – буркнул Витя. – Американец с ума сошел.

– Как сошел?

– Как-как… По-американски.

– Майкл, что с тобой?

– Ничего особенного, – ответил я. – Американская трагедия тихого американца. Проигрался на бирже. Все спустил подчистую – мамину квартиру в Бостоне, папин телевизор в Киеве и личную зубную щетку. Что я без щетки буду делать – ума не приложу.

– Ты серьезно?

– Конечно, Леся. Так что я теперь не американец, а голодранец. Никакого интереса во мне нет.

– Дурак, – сказала Леся. – Просто дурак.

– Конечно, дурак, – с улыбкой согласился я. – Зато легкий.

Леся, ничего не ответив, развернулась на лыжах и, зло отталкиваясь палками, заскользила прочь. Ярик, укоризненно глянув на меня, покатил вслед за нею. За ним потянулись остальные. Рядом со мною осталась лишь Тася.

– А ты чего не с подружкой? – спросил я.

– Майкл, – сказала Тася, – ты зачем Лесю обижаешь?

– Как это я ее обижаю?

– Она к тебе тянется, а ты ее отталкиваешь.

– К моему американству она тянется. А стоило мне проиграться на бирже, обозвала меня дураком и уехала.

– Какой еще бирже… Ты нас совсем за дурочек считаешь? Она потому и обиделась, что ты ей не веришь. И всякую чепуху рассказываешь. А ты ей по-настоящему понравился, а не потому, что ты американец.

– А тебе?

– Что мне?

– Тебе я тоже нравлюсь?

– При чем тут я?

– А что, у тебя своих чувств быть не может? Подружка не разрешает?

– Она…

– Она эгоистка чертова, – сказал я. – Все время пытается отодвинуть тебя в тень.

– Это не так.

– Это так. Скажи мне честно, я тебе нравлюсь? Говори, не бойся, я не буду ни смеяться, ни шутить по этому поводу.

– Нравишься, – тихо сказала Тася.

– Тогда какого черта ты мне рассказываешь про Лесины обиды? Почему ты говоришь от ее имени, а не от своего?

– Я не знаю…

– А я знаю. Тася, давай поцелуемся.

– Как?

– Нежно.

– Нет, – сказала Тася.

– Почему?

– Это предательство.

Я вздохнул.

– Хорошо, – сказал я. – Я не допущу, чтобы ты стала предательницей. Лучше уж я стану насильником.

Я обхватил Тасю, прижал к себе и поцеловал в губы.

– Мммм, – замычала Тася, сцепив губы так, словно боялась под пыткой выдать военную тайну.

– Понятно, – сказал я. – Поехали.

– Куда?