Читаем Воздушный снайпер полностью

- Не беспокойтесь, товарищ командир, - заверил Иван Богданов.

Владимир Полторак тронул Голубева за плечо, и они зашагали рядом. Сперва оба молчали. Высокий, чуть сутулый Полторак шел медленно, вразвалку. Эту походку он перенял от одесских моряков, с которыми дружил с детства. Добрый десяток лет капитан прослужил в балтийской авиации, вырос до командира отряда. В войне с белофиннами за мужество и отвагу был награжден орденом Красного Знамени.

- Что такой грустный, Василий? - спросил Полторак.

- А чему радоваться? - вопросом на вопрос ответил Голубев. - Не выходит из головы ночной бой с "юнкерсом".

Прошлой ночью лейтенант вылетел для перехвата вражеского бомбардировщика. Обнаружив его, догнал, трижды атаковал. Но не сбил. А вот бортовое оружие И-16 из строя вывел - сжег, стреляя длинными очередями.

- "Юнкерс" не сбил - не мудрено. Это же первый твой ночной бой, а победа в нем не всякому летчику по плечу. А вот что пулеметы не уберег - это плохо. - Капитан помолчал, собираясь с мыслями, и добавил: - Не оружие мне жалко, война есть война, а тебя. Есть слова такие: лишился в бою оружия - стал мишенью для врага. Слыхал?

- Приходилось, - отозвался Василий.

- Учись, лейтенант, бить врага короткими очередями и с малых дистанций, - добавил капитан после паузы, чтобы придать последним словам особый вес...

Гитлеровцы все ближе подходили к аэродрому. В штабе шла подготовка к перебазированию эскадрильи, эвакуации семей военнослужащих. Дел хватало. Но Голубев выкроил свободную минуту и, получив разрешение, заскочил домой. Застал Сашу за домашними хлопотами.

- Вася! - обрадовалась она. - Как долго тебя не было!

По усталым его глазам и утомленному лицу жена сразу определила: нелегко прожил он минувшие дни.

- Что ж мы стоим? Присядем, - предложила Саша.

- Сидеть некогда, я на одну минуту, - мягко возразил Василий.

Он прошелся по комнате, остановился у окна. Тучи начали заволакивать небо, становилось темнее. По стеклам забарабанили капли дождя, порывистый ветер теребил белесую листву тополей.

Настал момент, когда нужно было говорить главное. То, зачем, собственно, Голубев и пришел сюда. Подбирая слова, он начал:

- Понимаешь, враг подошел к Кингисеппу...

- Так близко?

- Да. Собирай чемодан. Вечером все семьи начнут вывозить в Ленинград. Уезжай и ты. Наверное, я не смогу тебя проводить. Оттуда напиши письмо.

- Значит, отступаем? - не верила жена. Василий подошел к ней, взял нежно за руку.

- Временно, Саша, отступаем, - произнес он, затем твердо добавил: - Но вот соберемся с силами и выбросим фашистскую нечисть с родной земли! А сейчас мне пора идти, родная.

Прощаясь, жена держалась мужественно. Не выдала мужу охватившей ее тревоги, не проронила слезы, понимая, что это может и его вывести из душевного равновесия. А в бой ему надо вылетать собранным, спокойным и сосредоточенным. Но едва Василий ушел, Саша не могла сдержать рыданий.

4

Истребитель падал. Стучали в висках, казалось, последние, чудовищно громкие удары пульса. Но летчик не давился предсмертным криком, не закрывал от ужаса глаза. Мысли Голубева были заняты одним: надо вывести самолет, надо спастись. Он работал ручкой, педалями управления, перемещал сектор газа. А машина не слушалась, продолжала беспорядочно падать. Перед глазами лейтенанта мелькали небо, земля, перекошенный горизонт...

Василий не считал себя морально слабым человеком. Но вдруг на миг ощутил бессилие. "Конец! Гибель неминуема! - говорил голос инстинкта. Но голос разума тут же подсказывал: - Можно спастись! Ищи выход! Ты можешь, должен найти его! Ищи!"

Все началось с того, что командир эскадрильи капитан Лучихин послал на задание два звена не четырех-, а трехсамолетного состава. Так предусматривал боевой устав истребительной авиации. И сколько ни убеждали Лучихина заместитель командира эскадрильи по политчасти Соколов, Голубев, что положения устава уже устарели, а опыт боев летчиков других авиачастей подтверждает преимущество боевых порядков, групп, построенных из рассредоточенных по высоте, фронту и в глубину пар истребителей, комэск твердил свое: "Нарушать устав не будем".

Лейтенант Голубев возглавил второе звено шестерки, прикрывавшей выгрузку частей на железнодорожной станции Веймарн. Срок патрулирования подходил к концу. Это были очень тревожные минуты: в баках оставалось совсем мало горючего. А фашисты, видимо, определили время смены патруля и подловили группу прикрытия.

Внезапно "ишачков" атаковали десять "мессершмиттов". Враг имел не только численное, но и тактическое преимущество: он нанес удар сверху, на большой скорости. И все же наши летчики, не колеблясь, вступили в этот тяжелый бой.

Отбивая атаки, Василий чувствовал, что третий самолет в его звене все время мешает маневрировать, отрывается, часто сам попадает под атаки. Схватка складывалась все более невыгодно для И-16, к тому же кончался бензин. "Ишачки" рассыпались и дрались почти в одиночку. Вот один из них загорелся, начал падать.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Мсье Гурджиев
Мсье Гурджиев

Настоящее иссследование посвящено загадочной личности Г.И.Гурджиева, признанного «учителем жизни» XX века. Его мощную фигуру трудно не заметить на фоне европейской и американской духовной жизни. Влияние его поистине парадоксальных и неожиданных идей сохраняется до наших дней, а споры о том, к какому духовному направлению он принадлежал, не только теоретические: многие духовные школы хотели бы причислить его к своим учителям.Луи Повель, посещавший занятия в одной из «групп» Гурджиева, в своем увлекательном, богато документированном разнообразными источниками исследовании делает попытку раскрыть тайну нашего знаменитого соотечественника, его влияния на духовную жизнь, политику и идеологию.

Луи Повель

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Самосовершенствование / Эзотерика / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное