Воздушный замок (ЛП)

Потом он решил выкинуть из карманов все деньги. Теперь они ему были ни к чему. Но перед этим он снова предался горю – сначала громогласным жалобам, рыдая в голос и бия себя в грудь по занзибским обычаям, а затем, когда запели петухи и появились первые прохожие, впав в молчаливое отчаяние. Не было смысла даже шевелиться. Пусть другие суетятся, посвистывают и гремят ведрами – Абдулла больше не имеет отношения к этой жизни. Он лежал, скорчившись, на ковре-самолете и мечтал умереть.

Ему было так худо, что он даже не подумал об опасности, которая могла грозить ему самому. И он не обратил внимания, что все звуки Базара внезапно стихли, как умолкают птицы в лесу при появлении охотника. Он и вправду не заметил ни тяжелой мерной поступи, ни ровного клац-клац-клац наемнических доспехов. Абдулла не поднял головы, даже когда у самой палатки кто-то гаркнул: «Стой, раз, два!» Но тут занавески палатки с треском оборвались и упали наземь, и пришлось все-таки повернуться. Абдулла вяло удивился. Он сощурил опухшие веки от яркого света и не слишком настойчиво спросил себя, что, собственно, делает в его палатке отряд солдат-северян.

– Он, – сказал некто в штатском, который вполне мог оказаться Хакимом, и благоразумно исчез, пока Абдулла не разглядел его хорошенько.

– Ты! – рявкнул командир отряда. – На выход. С нами.

– Что? – переспросил Абдулла.

– Взять его! – приказал командир.

Абдулла был огорошен. Он слабо возражал, когда его поставили на ноги и стали выкручивать руки. Он продолжал возражать, когда его бегом – клац-клац, клац-клац – вывели из Базара в Западные кварталы. Вскоре он начал возражать уже весьма решительно.

– Что происходит? – пыхтел он. – Скажите мне… куда мы… требую как гражданин!

– Молчать. Увидишь, – отвечали ему. Солдаты были здорово тренированные, так что совсем не пыхтели.

Спустя недолгое время они бегом втащили Абдуллу под массивные каменные ворота, сложенные из глыб, сверкавших на солнце белым, во внутренний двор, где провели пять минут в раскаленной, словно печь, кузне – Абдуллу сковали цепями. Он возражал еще решительней:

– Это еще зачем? Мы где? Я желаю знать!

– Молчать! – велел командир отряда. И сказал своему соратнику с варварским северным акцентом: – Вечно эти занзибчики скулят. Никакого представления о достоинстве.

Пока командир отряда это говорил, кузнец, тоже занзибец, шепнул Абдулле:

– Тебя требует Султан. Ничего хорошего пообещать не могу. Последнего, кого я так заковал, четвертовали.

– Но я же ничего не сде… – протестовал Абдулла.

– МОЛЧАТЬ! – зарычал командир отряда. – Готово, кузнец? Хорошо. Бего-ом марш!

И солдаты снова потащили Абдуллу через залитый солнцем двор, в маячивший за ним огромный дворец.

Абдулле хотелось сказать, что в таких цепях даже ходить и то невозможно. Они были ужасно тяжелые. Однако просто поразительно, на какие чудеса способен человек, вдохновленный отрядом суровых солдат. Абдулла бежал – дзынь-клац, дзынь-клац, бряк, – пока с усталым дребезгом не прибыл к подножию величественного трона на возвышении, отделанного холодновато-голубыми и золотыми плитками и увенчанного горой подушек. Там все солдаты встали на одно колено – в почтительном отдалении, как всегда делают наемники-северяне перед тем, кто им платит.

– Пленник Абдулла, господин Султан, – доложил командир отряда.

Абдулла не стал преклонять колени. Он последовал обычаям Занзиба и упал ниц. К тому же он очень устал, и рухнуть со страшным грохотом лицом вниз ему было проще всего. Плиточный пол был чарующе, восхитительно прохладным.

– Пусть этот сын верблюжьих испражнений встанет на колени, – сказал Султан. – Пусть эта тварь смотрит нам в лицо. – Голос его был негромок, но дрожал от гнева.

Один из солдат потянул за цепи, а еще два рванули Абдуллу за руки, так что в конце концов он встал перед Султаном на колени, согнувшись пополам. Солдаты держали Абдуллу в такой позе, и он был этому рад. Иначе он съежился бы от ужаса. Человек, развалившийся на плиточном троне, был жирен, лыс и оброс кустистой полуседой бородой. Он словно бы лениво, а на самом деле яростно похлопывал по подушке какой-то белой матерчатой штуковиной с кисточкой на конце. Именно штуковина с кисточкой и подсказала Абдулле, как крепко он влип. Это был его ночной колпак.

– Что скажешь, пес с навозной кучи? – спросил Султан. – Где моя дочь?

– Понятия не имею, – горько ответил Абдулла.

– Не станешь же ты отрицать, – продолжал Султан, болтая колпаком так, словно это была отрубленная голова, которую он ухватил за волосы, – не станешь же ты отрицать, что это твой ночной колпак? А твое имя вышито внутри, несчастный торговец! Я нашел его – мы самолично изволили его найти! – в шкатулке моей дочери, равно как и восемьдесят два портрета простых людей, которые моя дочь спрятала в восемьдесят два тайника. Не станешь же ты отрицать, что проник в мой ночной сад и подарил эти портреты моей дочери? Не станешь же ты отрицать, что после этого ты похитил мою дочь?!