Воздушный замок

В ресторане наигрывал оркестр. Певец пел песню из популярного кинофильма. Седой швейцар важно сидел в кресле и в десятый раз перечитывал газету. На двери висела табличка «Мест нет». Услышав французскую речь, швейцар вздрогнул. Вышли двое. Девушка в джинсах и мужчина в чёрном искрящемся свитере. Швейцар вдруг вспомнил, как беспробудно пил в этом ресторане осенью двадцатого года и как прожил во Франции сорок лет, а потом вернулся в Россию.

Какой-то человек в кожаном пиджаке сквозь стеклянную дверь внимательно осматривал всех сидящих в ресторане. Вдруг он вырвал из рук швейцара газету.

— Безобразие! — заорал он. — Немедленно откройте дверь! — не слушая швейцара, он рванул дверь на себя и вклинился в группу танцующих. Кто-то оттолкнул его к столику. Из-за столика поднялся двухметрового роста человек и, смущённо улыбнувшись, ударил его в лицо…

6

— Это ты? — спросила она, тихонько открывая дверь. — Я видела, как ты буйствовал в ресторане…

Он лежал на кровати одетый, с подбитым глазом и смотрел на цветного осьминога в светильнике.

— Ну вот, — сказал он. — Воскообразное вещество уже совсем нагрелось…

Она присела на уголок кровати. Достала сигарету.

— Спички в пиджаке, — сказал он.

— А он ничего, — сказала она, глядя на светильник. — Как ты меня нашёл?

— Просто, — ответил он. — Где ты можешь быть летом? Ты — с волосами белыми, как соль, и с глазами цвета моря?

— Я твоя жена… — сказала она. — Помнишь рассказ у Джека Лондона, кажется «Однодневная стоянка»?

— Помнишь? — спросил он:

Ты на качелях назад-вперёд,
Колокол юбки туда-сюда,
И бесшумно речная вода
Осенние листья несёт, несёт…

— Опавшие, — поправила она.

— Нет, осенние, — настаивал он.

Цветной осьминог переливался в светильнике зелёным, красным, синим…

— Ещё бы чуть-чуть, и я бы никогда не вернулась к тебе, — сказала она. — Ты вовремя за мной приехал…

— И вовремя купил светильник, — засмеялся он.

А ещё он подумал о том, что удачнее не было командировки в его жизни. И только одно несколько огорчало: герой его очерка, молодой двухметровый садовод, перестарался, и синяк под глазом получился самый что ни на есть натуральный. И ещё он думал о том, что жена его не успела за это время измениться настолько, чтобы не прийти к нему, когда ему плохо. А ему на самом деле без неё было плохо.

— Ты сам виноват в том, что я ушла, — сказала она.

— Я знаю… — ответил он. — Поэтому я и приехал… И давай беречь светильник…

— Светильник? — удивилась она. — Как это?

Он вытащил инструкцию:

«Не трясти, не наклонять, оберегать от мороза…

1974 г.

Что считать молодостью?… Послесловие В. Орлова

Недавно Вениамин Александрович: Каверин высказал такое соображение: «Я считаю, что молодость писателя в наше время начинается где-то лет в сорок». Однако, хорошо это или плохо? И что считать молодостью писателя?.. Случаи в литературе и нынче самые разные. Вениамину Александровичу, видно, наблюдения над литературной и житейской практикой иных начинающих дали возможность продлить им молодость до сорока лет. Мне же всё больше приходится иметь дело с тридцатилетними начинающими прозаиками. Некоторым из них и за тридцать.

В пору же литературной юности моих сверстников тогдашние тридцатилетние казались нам маститыми. Но в наше столетие человеческий век как будто бы удлинился. Это-то, конечно, к лучшему. Но обязательны ли возрастные «смещения» в литературе? Тут вроде бы есть объяснения и оправдания: надо, мол, узнать жизнь, ощутить движения и изломы судеб, а уж потом говорить о них. Однако стоит ли жить с опозданиями? И сегодня очевидно, что молодые прозаики, даже с житейским опытом, талантливые, зачастую следуют лишь «вдогонку» писателям старшим, повторяя или варьируя открытые теми ситуации и характеры. «Быть молодым, да поздним — вот беда…» — сказал поэт.

Юрий Козлов — из молодых, да ранних. Первый его роман «Изобретение велосипеда» увидел свет, когда автору было двадцать пять. До романа были — школа, институт, служба в армии на Чукотке. Потом он работал в «Пионере», «Юности», «Огоньке». Много ездил и летал. Ощущал страну во всём размахе её пространств и проблем. Но журналистские трудности и суета и по сей день не вызвали в нём пресыщения или усталости. По-прежнему тянут его Дальний Север, льды студёного океана, полярные экспедиции.

В силу особенностей натуры — так представляется мне — Юрий Козлов в прозе — лирик и романтик. И не случайно присутствие в его произведениях фантазёров и мечтателей. К приёму романтического преувеличения обращается он в рассказе «Небесный механик)».