Воздыхание окованных. Русская сага

Дед попросил у бабушки развода, во-первых, потому, что она заранее предупредила Яна, что Россию не покинет, а, во-вторых, чтобы он мог в таком случае взять с собой заграницу в качестве жены богатую наследницу купца-миллионера Веру Соколову (им — то и принадлежал дом в Мыльниковом переулке, который много лет снимал Николай Егорович Жуковский).

«Прости, Жука, — сказал он бабушке, — что еду не один, — но ведь у нее есть «камушки». А куда без них заграницей?».

Бабушка не только дала развод, но на все это, как говорится, закрыла глаза. Никогда, ни в одном письме, ни в одном разговоре Катя не бросила в адрес мужа укорного слова. Кажется, даже в сердце ее оно не звучало, хотя в какое время и с какими заботами и на какую участь оставалась она в России с двумя маленькими детьми, стариками и без профессии, которая могла бы ей обеспечить кусок хлеба. Она приняла это определение своей судьбы со с м и р е н и е м.

Глубоко переживала за Катю только очень непосредственная по характеру и чувству Вера Егоровна. Но Кирилла это не коснулось: уже отрок, он отца не просто любил, — обожал: в том была заслуга матери. Отец б ы л, присутствовал, благодаря бабушкиной сердечной мудрости и великодушию всегда рядом с сыном: человек чести, красивый, бесстрашный, утонченно образованный и творчески окрыленный. Потом отец и сын всю жизнь переписывались по мере возможности.

Кирилл действительно во многом пошел в отца и даже в чем-то, возможно, перехлестнул подлинник, потому что брал пример все-таки с несколько схематичного образа, а не с живого человека, причем с образа человека, каким дед был в расцвете своей молодости и сил, — когда и формировался облик Кирилла. В то время как в последней трети жизни старший Домбровский очень менялся — он твердо и уверенно шел к самому себе. В итоге насколько трогательно-мягким и сердечным человеком при всей его экстравагантности был отец, настолько сухим, сдержанным, и даже несколько мизантропичным, как и подобает джентльмену, вырос сын.

Подражать манерам и стилю Джона Д. Грэхема было не так уж и сложно, тем более, что у Кирилла были на то прекрасные данные, а услышать душу и биение сердца отца, то было труднее. Боюсь, что и сама Катя не очень-то привечала в муже его сердечные движения, словно не замечала их, то ли в силу самозащиты, чтобы легче пережить расставание, то ли уже начинал действовать начавший появляться у нее с годами скепсис. Сдержанный, культурный, но он имел место быть, однако я по сейчас этот бабушкин скепсис держу лишь как своего рода забрало — прикрытие от ненужных вторжений и травм души, в которой, увы, жило много не залеченной боли. Той самой боли, которую однажды я с такой пронзительной силой услышала, понимая, что это именно з е м н а я прожитая боль, но не отзвук вечной участи бабушки. Эта боль, разделенная нами вместе, невероятно приблизила меня к ней. Значит, не только живым нашим современникам потребно наше сострадание и сердечное участие, но и к усопшим. Сострадание к усопшим в их прожитой на земле жизни…

Эта мысль, приоткрывшись мне, показалась мне поразительной и многозначительной, еще более углубляющей то незабвенное наставление духовника о веточках, которые очищают корни. Какой смысл сострадать прошлому, которое не вернуть и не исправить? Оказывается, сострадая ушедшей жизни, мы действительно что-то меняем в ней, что-то очищаем, оплакав слезами сожаления, что-то — никуда от этого не деться! — как старинные русские духовники на исповедях, которые брали руку исповедовавшегося грешника и клали его себе на шею, со словами: «грехи твои, чадо, на вые моей», так и мы что-то перекладываем с них на свою выю.

Со-страдание… Один подходит к страдающему и умудряется восчувствовать страдание того, другого (умудряется, потому что на самом деле истинное сострадание — великая редкость!) и сразу тому, другому становится легче… Чудо христианской жизни, которая на этом и стоит — на сострадании, на воспитании в своем сердце этой великой способности, которая на самом деле действенной становится только тогда, когда уже д а р у е т с я Богом тому, кто старался сострадание стяжать…

Сострадание — это молитва, и даже больше, чем молитва, это — соборная природа Церкви, неразрывное единство нового человечества в Церкви; и только в Церкви по-настоящему воплощается это таинство сострадания людей вне зависимости от времен, пространств и всех прочих земных разделений.

Сострадание, как действие любви, — есть даже нечто большее, чем молитва и ее прошения. Оно жизнеобразующая; жизнетворная, созидающая сила, которая и в любых вечных снегах способна растопить кусочек земли чтобы дать пробиться к солнцу какому-нибудь хилому подснежнику или медунике…

* * *

Еще не было получено дедом американское гражданство, но он использовал все возможности, чтобы не терять связи с детьми. Кириллу — 7 лет, Майе — 4 года. В деревню доходит открыточка с изображением ночного Нью-Йорка, Гудзона, на обороте которой несколько слов: «Папа целует Киру и Майю и ждет письма от вас. Получили ли вы картинки, которые я Вам прислал»?