Воздыхание окованных. Русская сага

И все-таки не только наша жизнь стремительно менялась в умных и крепких руках духовников, менялись и мы сами: поначалу резко и быстро, а потом все медленнее и труднее. В каких-то случаях эта волна пылкой любви к Церкви и церковности захватывала семьи целиком, в более сложных и, увы, более частых случаях начинались тяжкие семейные раздоры, — но как бы то ни было — это была живая жизнь пробуждающегося духа. Это был праздник, весна души или как кто-то сказал тогда — второе Крещение Руси…

Мы начинали понимать, что такое тайна послушания, каким должен быть путь совершенствование в духе, куда идти и к чему стремиться, где взять помощь, а еще, оборачиваясь назад, с тяжким недоумением и вопрошанием мы начинали вглядываться в прежнюю русскую жизнь своих прадедов еще до революционной катастрофы, и вот что удивительно: мы не находили там почти ничего подобного тому, чем теперь жили сами — ни того напряжения, ни того горения, ни того покаяния…

* * *

«Живем в трудное время!.. — писал в шестидесятые года XIX века святитель Игнатий (Брянчанинов), — Христианство и монашество при последнем их издыхании! Образ благочестия кое-как наиболее лицемерно, поддерживается; от силы благочестия отреклись, отверглись люди! Надо плакать и молчать». Разумеется, вокруг истинных очагов духовности — древних монастырей и поддерживался, и светился в дореволюционной России настоящий, живой огонь веры, люди грелись и спасались у ног старчества, благодаря чему еще долго не умирал молитвенный дух на Руси и хранилась местами та «сила благочестия», утрата которой уже была явна глазам премудрейшего святителя Игнатия. Но рядом-то была совсем другая жизнь, другие волны захлестывали русскую жизнь, теснили верующий мир, испытывая веру и духовность людей того времени на прочность. Результаты были глубоко неутешительными…

…Известный русский книгоиздатель Михаил Сабашников рассказывал в своих «Воспоминаниях», как в годы его детства (речь идет о восьмидесятых годах XIX столетия) их огромный, великолепный московский дом на Арбате с мраморной, украшенной античными статуями парадной лестницей, с множеством роскошно и в то же время изыскано убранных гостиных, принимал величайшую московскую святыню — чудотворную икону Божией Матери из Иверской часовни. Собственно, принимала ее у себя в маленькой комнатке, внизу, под лестницей только одна благочестивая старушка, жившая в доме Сабашниковых. Няня украдкой сводила детей Сабашниковых вниз в ту комнатку, просила их пройти под иконой, установленной на двух стульях и поддерживаемой двумя монахами. Ни отец, ни старшие сестры не присутствовали при сем, и вероятнее всего, даже не знали об участии младших детей в «церемонии», как выражается автор воспоминаний. «Усыпанная драгоценными камнями, почитаемая икона в богатом доме принималась через черный ход, в полуподвальном этаже, занимаемым прислугой, и не удостаивалась никакого внимания со стороны хозяев». И это казалось понятным и прислуге, и духовенству, — подытоживал автор воспоминаний. Такое отношение к вере и ее святыням в православной России становилось «общим местом»…

Можно ли было не поинтересоваться и не задуматься над тем, как дальше складывалась судьба этой богатейшей, «культурной», очень порядочной и очень удачливой до тех пор во всех своих начинаниях, «просвещенной» купеческой семьи сибирских золотопромышленников и чаеторговцев?

Несмотря на все видимое благополучие Сабашниковых ждали впереди горькие потрясения: душевная болезнь старшего брата и наследника, смертельное ранение маньяком самого одаренного и значительного по дарованиям и светлому характеру младшего брата (Сергей Васильевич Сабашников скончался от полученных ран после многих мучительных операций и больших страданий на 36-м году жизни), потеря всего великолепно налаженного издательского дела Сабашниковых после революции, а в пятидесятые годы гибель после 9 лет ГУЛАГа единственного сына и наследника автора воспоминаний — Сергея Михайловича Сабашникова.

Можно ли ныне не задаваться вопросом о том, откуда, из каких недр русской жизни вырвалось на поверхность в XX веке наружу столько сознательного, прямого, сатанинского зла, столько не звериной, нет, — а нечеловеческой, бесовской жестокости, такого окаменения сердец тех, кто еще вчера считались православными христианами, а стали безбожниками в первом поколении? Ведь это зло вызревало не вне России, а в ее недрах…

* * *