Возгорится пламя

— В Швейцарии я училась вместе с сестрой Петра Ананьевича. Он приехал туда под предлогом навестить больную сестру. Тогда я и ввела его в семью Плехановых. С Георгием Валентиновичем они подолгу беседовали, однажды сфотографировались на берегу Женевского озера. Оба не подозревали, что эту карточку перехватят заграничные царские шпики. Она-то и погубила мужа. До последнего момента Петя отрицал встречу с Плехановым, и тут жандармы выложили на стол фотографию. Запираться дальше было невозможно. Просидел полгода в каземате Петропавловской крепости. Вы, конечно, знаете. А теперь вот эта разнесчастная ссылка. Срок подходил к концу. Я уложила чемоданы, думала — уедем в Крым или на Кавказ, словом, в теплую сторону. И вдруг ему накинули год. Вызвали в полицию и объявили постановление особого совещания министров. И добавили в назидание: «Зарубите себе на носу: не спокойный вы человек. Переписку большую ведете со ссыльными».

— Так и сказали? За большую переписку?

— Да. И я боюсь, что через год еще прибавят. Я не вынесу. Вы бы поговорили с Петей.

— Не волнуйтесь, Виктория Антоновна. По-моему, нет надобности напоминать ему о конспирации.

— Ах, я совсем не об этом.

— А о том, о чем вы подумали, я разговаривать не могу. И не буду. Это могло бы обидеть Петра Ананьевича. Он воспринял бы как недоверие.

— У нас же — дети. Поймите — дети.

— Ради них, ради всех детей и их будущего Петр Ананьевич жертвует своим спокойствием и еще многим в жизни.

— Вы всё свое. А с меня уже довольно тревожных ночей. Ветер стукнет ставней — просыпаюсь с дрожью: «К нам с обыском?» Я не зеленая девочка, понимаю — жизнь коротка, и мне хочется спокойных дней, обычных человеческих радостей, которые вы, вероятно, назовете мещанскими, обывательскими. Пусть так. Не стыжусь этих слов. Был бы покой на душе. Я уже тысячу раз пожалела, что познакомила Петю с Плехановым. Тогда думала, останемся навсегда в Швейцарии, найдем какое-нибудь дело. Но Петя рвался в Петербург. Он тогда был совсем тоненьким, обложил себя литературой, как панцирем, и было незаметно. Проехал с грузом через границу. А ночью, когда он уже успел сплавить нелегальщину, его схватили… Теперь вот агент по отправке енисейских грузов! Жалованье грошовое. После смерти дедушки помощи ждать не от кого. Еле сводим концы с концами. А ведь Петя — способный юрист. Я его представляю себе блестящим адвокатом: речи в суде, отчеты в газетах, солидный гонорар!

— Такая карьера не для Петра Красикова. — Владимир Ильич встал, сделал несколько шагов по комнате. — Не ради этого он разошелся во взглядах со своим покойным дедушкой.

— Дедушка достоин доброй памяти! — Виктория Антоновна раскрыла семейный альбом. На карточке — старик, белая борода во всю грудь, тяжелый крест с драгоценными каменьями, серебряные звезды, полученные в награду. — Немного таких людей в этом забытом богом Красноярске! На похороны вышел весь город. Все его уважали. И я его понимала. Ради меня он и Пете простил его заблуждения.

— Насчет заблуждений вы зря.

— Вижу — весь разговор затеяла напрасно.

— А вот и он сам. — Владимир Ильич, остановившись против дверей, протянул руки. — Легок на помине!

Быстро вошел Красиков, весело вскинул брови, с размаху обнял друга.

— Безмерно рад! А я несколько задержался на службе. Сейчас будем обедать. Не так ли, душенька? — Поцеловал вяло протянутую руку жены. — Ты, конечно, извинишь за маленькое опоздание?

— Накажу только тем, что подам второе в перепревшем виде.

— Ты чем-то взволнована? Не запирайся — глаза выдают.

— Мы вспоминали Женеву, — поспешил на выручку Владимир Ильич, — самого Плеханова, Розалию Марковну…

Он все время не сводил глаз с Красикова. Умело сшитый пиджак сидел на нем аккуратно и красиво, на брюках свежая складка, ботинки начищены до блеска, в верхний боковой кармашек засунуто до половины, несомненно изящным жестом, модное пенсне. Кто бы мог подумать, что это революционер, томившийся в Петропавловке? Адвокат! Уже привыкший немножко по-актерски пользоваться громкой славой присяжного поверенного. Похвально! Все может пригодиться для конспирации! А после… Нам понадобятся авторы своих законов, свои судьи…

Спросил:

— Вы уже пользуетесь очками? Не рано ли?

— Изредка. Привыкаю.

— Понятно. У вас все предусмотрено.

За обедом Петр Ананьевич, возвращаясь к прерванному разговору, сказал:

— Я тоже часто вспоминаю Женеву, хотя жили мы там очень трудно. Однако не жаловались на бедность, видя, как тяжело живут Плехановы. Почти без денег. Розалия Марковна тогда еще не имела врачебного диплома. В семье — три дочки. Сам Георгий Валентинович без какого-либо регулярного заработка. А ведь у него туберкулез, вечный бронхит. Бледные щеки. Порыжелое пальто, бахрома на истрепанных брюках.

Виктория Антоновна взглянула на мужа и, не сдержавшись, тяжело вздохнула, словно хотела сказать: «И тебя ждет то же самое».

— Но, — продолжал Красиков, — его неукротимый революционный пыл, блестящий сарказм и остроумие в разговорах и выступлениях, постоянная теоретическая и популяризаторская работа! Это в нем поражает и восхищает!