Вожаки комсомола

В октябре 1919 года Николай Чаплин вступает в ряды партии большевиков — ему было всего семнадцать лет. Он переживает неповторимый душевный подъем. Всю свою жизнь Николай стремился следовать ленинским принципам скромности и идейной чистоты, на первый план выдвигал соображения общественного характера, партийной дисциплины, коммунистического долга, никогда не гнался за собственной выгодой. Жена Чаплина Розалия Исааковна вспоминает: «Когда в те светлые, юные годы мы с Колей решили, что судьбы наши связаны навеки, он меня предупредил: «Я коммунист, значит, всегда и во всем буду руководствоваться интересами партии. Сегодня я здесь, завтра могу быть переброшен на самую далекую окраину, сегодня я на одной работе, завтра найдут нужным перевести меня на другую работу, самую маленькую и низовую. Так что будь готова к переездам, трудностям и лишениям».

От нее же я узнал, что Николай издавна любил стихи, запоминал их, читал вслух. А дружба их родилась еще в школе, когда объединили бывшую женскую гимназию, где училась Роза, и реальное училище, учеником которого был Николай…

В листочке из дневника в начале 20-х годов Николай записал, что безмерно рад всякой встрече с Розой.

«Я взволнован и обрадован, но, как всегда, сдержан. Вероятно, она обиделась, но что поделаешь, такова моя натура. Я всё время думаю о ней, и тут — противоречие! Нужно работать, а личные переживания мешают. Настроение же мое жизнерадостное. Я горы готов свернуть. Это же неизбежные черты юности…»

Дневника нет, листочек с этой записью каким-то чудом сохранился.

В марте 1920 года в губернии прошла «неделя красной молодежи» с целью сделать союз массовой организацией.

В течение «недели» было проведено 68 конференции несоюзной молодежи, десятки коммунистических субботников, митингов, спектаклей, концертов, выпущены тысячи экземпляров различных воззваний и листовок, создали 200 новых комсомольских ячеек. Ряды комсомола в губернии удвоились, а в Смоленском уезде утроились. В деревнях уезда вместо 8 ячеек стало 49, в комсомол вступило 300 новых членов.

Друзья и соратники Чаплина вспоминают, как много приходилось разъезжать по уездам, а с транспортом дело обстояло совсем плохо. В ячейки, находившиеся в 15–20 верстах от города, ходили пешком. На уездные конференции и совещания делегаты также приходили за 20–30 верст пешком.

Весной 1920 года уездно-городскому комитету для разъездов по волостям выделили пару лошадей, телегу, сани и сбрую. Лошади были выбракованы в одной воинской части. Можно представить себе, в каком состоянии они достались комитету! Однако для ребят это был настоящий праздник. Еще бы: есть свои лошади, садись и поезжай. К лошадям ребята относились трогательно, даже суточные дежурства в конюшне установили. Однако пользоваться лошадьми пришлось недолго. Кони поправились, и комитету предложили передать их в одну вновь созданную коммуну, где не хватало тягла.

И снова шагали ребята по волостным дорогам и в дождь и в пургу. И не унывали.

В конце марта состоялся третий губернский съезд союза. На нем с докладом о воспитании членов РКСМ выступил Н. Чаплин. Съезд избрал его членом губернского комитета.

Друг Чаплина Д. Кобаренков вспоминает, как они начинали совместную работу в уездно-городском комитете. Когда Кобаренкова утвердили заведующим отделом по работе в деревне, отдел состоял… из одного заведующего. Инструкторов дали потом — Ф. Великанова и Е. Вощенкова, да и тот вскоре ушел на фронт.

Как работать? С чего начинать?

Новый заведующий умел пахать, косить, ухаживать за скотом. А тут говорят: организуй ячейки, руководи их работой… Растерялся заведующий, загрустил. И сначала все пошло не так, как надо.

Однажды приходит Чаплин:

— Ну как дела идут, Данила? Освоился?

— Плохо, ничего не выходит.

— А ну давай присядем. Расскажи, что и как делаешь.

Рассказал, в каких волостях побывал, сколько ячеек создал, что советовал делать.

— Дела у тебя идут не так уж плохо, — заметил Чаплин. — Только не слишком ли ты размахнулся?

Долго сидели тогда, говорили о работе, о своих думах, мечтах.

Чаплин твердил:

— Надо знать деревню, знать, о чем думают люди, как живут. Иначе какие же из нас руководители?

После этого разговора как-то легче стало работать, словно сил прибавилось. Ясно стало: и Николаю трудно, а он не стесняется, расспрашивает. Пропала скованность, робость.

Кобаренков тепло вспоминает дух коллективизма, сердечность товарищей, комсомольскую дружбу.

«Весной 1920 года, заехав к матери в деревню — а жили мы недалеко от железнодорожной станции Кар-дымово, — заболел я брюшным тифом.

Дней через пять примчался Николай. Поздоровался, вынимает сверток.

— Наш завхоз достал для тебя сыру. Ешь и скорей поправляйся!

А я до той поры сыру-то и не едал.

— Не надо, Коля, оставь себе. В Смоленске с продуктами трудно. Спеси домой, в семье ведь живешь.

А он:

— Брось валять дурака. Тебе поправляться надо, и поскорее. На одной картошке далеко не уедешь. Да и ребятишек вон сколько, полная горница!»