Вожаки

Через несколько минут Мигель почувствовал, как холод, ненадолго пропавший, снова овладевает им, и он забил ногами — как раз на ноги, особенно на икры, вода действует сильнее всего, сначала лишая их чувствительности, а затем сковывая. Он плыл, держа лицо в воде, и с каждым взмахом правой руки поворачивал голову, чтобы выдохнуть запас воздуха и вдохнуть новый, и потом снова погружал лоб и подбородок в воду, слегка, чтобы не тормозить свое продвижение, а, наоборот, рассекать волны, словно нос корабля, и облегчить скольжение. С каждым взмахом он одним глазом видел Рубена, который плыл ровно, без напряжения, теперь не поднимая пены, с легкостью и изяществом парящей чайки. Мигель старался не думать о Рубене, о море, о волнорезе (который, наверное, был еще далеко, поскольку вода здесь чистая, спокойная, тихо вздымавшаяся от рождавшихся волн); он хотел видеть перед собой только лицо Флоры, пушок на ее руках, который в солнечные дни искрился, будто крохотный лес золотых нитей. Но теперь уже не мог подумать о девочке без того, чтобы тут же перед его глазами не вставал другой образ, неясный, ревущий, неизбежный, он обрушивался на Флору и стирал ее, — образ разъяренной водяной горы, не обязательно у волнореза, до которого он доплыл однажды, два лета назад, и возле которого взлетали высокие волны с зеленовато-черной пеной, — примерно в этом месте кончались камни и начиналось илистое дно, волны поднимали ил на водную поверхность и перемешивали с водорослями, меняя цвет моря, а скорее всего океана, приводимого в движение внутренними катаклизмами, где рождаются гигантские волны, способные накрыть целое судно и перевернуть его с неправдоподобной быстротой, рассеивая по воздуху пассажиров, лодки, мачты, паруса, буи, матросов, иллюминаторы и флаги.

Он перестал плыть — его тело погрузилось, встав в воде вертикально. Он поднял голову и увидел Рубена, который уходил от него. Он захотел окликнуть его под каким-либо предлогом, сказать ему, например: «Почему бы нам не отдохнуть минутку», но не сделал этого. Весь холод в его теле, казалось, сконцентрировался в икрах; все мускулы сведены, кожа натянута, сердце дико колотится. Он лихорадочно забил ногами. Теперь он находился в центре круга темной воды, окруженного стеной тумана. Он попытался разглядеть берег, по крайней мере очертания скал, но обманчивая пелена, расступавшаяся, когда он двигался, была неумолимой. Виднелось только небольшое пространство темно-зеленой воды, а над водой вздымалась завеса облаков. Ему вдруг стало страшно. Пронзила мысль о выпитом пиве: «Вот почему я ослабел». Ему показалось, что его руки и ноги внезапно отнялись. Он решил вернуться, но, сделав несколько взмахов в сторону берега, повернул и поплыл вперед. «Не доплыву я один до берега, — говорил он себе, — лучше быть ближе к Рубену, если выдохнусь, я скажу: „Ты выиграл, только давай вернемся“. Теперь он плыл без какого-либо стиля, колотя воду непослушными руками, подняв голову и не спуская глаз с уверенной фигуры, мелькавшей впереди.

От волнения и усилий ноги как будто ожили — вернулось немного тепла. Расстояние, отделявшее от Рубена, сократилось, и это его успокоило. Нагнав Рубена, он вытянул руку и дотронулся до его ноги. Рубен тут же перестал плыть. Глаза у Рубена красные, рот приоткрыт.

— Думаю, что мы сбились, — сказал Мигель. — Похоже, плывем вдоль берега.

Его зубы стучали, но голос звучал спокойно. Рубен огляделся. Мигель пристально следил за ним.

— Берега уже не видно, — сказал Рубен.

— Давно не видно, — откликнулся Мигель. — Сильный туман.

— Мы не сбились, — сказал Рубен. — Смотри, уже пена…

Действительно, до них докатывались валы, украшенные каймой пены, которая растворялась и неожиданно возникала вновь. Они молча переглянулись.

— Значит, мы близко от волнореза, — произнес Мигель.

— Да. Быстро доплыли.

— Никогда не видел такого тумана.

— Ты очень устал? — спросил Рубен.

— Я? Ты спятил. Поплыли дальше.

Мигель немедленно пожалел о вырвавшихся словах, но уже было поздно, Рубен сказал:

— Хорошо, поплыли.