Вожатый…

А Наиль, лишь кивнул, подтверждая слова своего товарища.

– Ну, вы тут того, не очкуйте, – я улыбался. Однако ребята не оценили моей улыбки.

Как только мы вступили в деревню по широкой хорошо утрамбованной тропинке, почувствовали запах тлена, нас окружили невидимые с берега упавшие изгороди палисадов, заросших лопухами и крапивой. Но вот окна в домах целые, и все завешаны занавесками или заменяющими их расшитыми красной нитью тряпками, на некоторых окнах резные деревянные ставни, все в чудных птицах.

И заборы, везде глухие, крепкие заборы.

Мы стучим, в окна, калитки, двери…, но нам никто не открывает.

– Может они все на работе, в поле там, – шепчет себе под нос Илья. – Картошку садят, или пшеницу?

Никого…

И вот удача, из-за одной двери нас глухим, скрежещущим басом послали на хуй. Значит люди здесь есть, или нелюди. На старом дереве ржавыми гвоздями прибит скелет кошки и зарубки, как будто туда метали нож или топор.

А вокруг ни кошек, ни собак, и даже птицы не поют, только давящая на уши тишина. Слышно лишь как шумят деревья от ветра и скрипят незакрепленные ставни: свииии-свииии-и-ии. Как ржавым гвоздем по сердцу.

Мы ищем. Нет не одно общественного колодца…., ни колонки.

Мы идем, а все местные тропики регулярно выводят нас в тупики, когда дорога плавно переходит в траву высотой по пояс и выше, или поля, заросшие ядовитым борщевиком.

И вдруг, из двух пугал, торчащих посреди запущенного огорода, одно оказалось бабкой, лет под девяносто на вид. Одета она, в засаленный мужской пиджак, свисающий до скрюченных артритом колен, длинную застиранную юбку, и татарские калоши. У бабки округлое морщинистое лицо, посеревшее, уже совсем какое-то – отжившее, и только глаза – бойкие, с хитринкой, бледно голубые.

– Чего ребяты. Водицы.

– Ага, – это мы с Ильей отвечаем дуплетом.

– Да заходите в калитку, чего вам тут глаза мозолить.

– Да кому? – Спрашиваю я. У вас тут вообще люди то живут?

– Человек пятьдесят, – отвечает бабулька. – Да все не живые, мертвый у нас тут народ проживает то, – тяжко вздыхает она.

Мы с Ильей, и притопавшим вместе с нами крепким пацаном – Денисом, стоим и офигеваем от такого ответа. По спине скребутся ледяные мурашки. Конечно, хочется знать… Но, вопросов на эту тему, больше не задаем.

– Вы одна живете? – Спрашивает, зачем – то, Илья.

– Да нет, шепелявит бабка, – с братом. Прибился лет десяток назад, а раньше все по городам куролесил. Говорит, что брат, я уж сама то и не помню, брат не брат, до этого посчитай, его пятьдесят лет не видела. Так живем дружно, не ругаемся, да и делить нам нече, теливизора и того – нет, он у нас почитай и не ловит, вот радиво слушаем.

Мне становится жалко бабку, видимо поговорить ей не с кем, да и живется худо. И одновременно хочется отсюда побыстрее уйти:

– Бабуль, – спрашиваю я, воды то дадите?

– А как же, сынки, вот колодез во дворе, набирайте, сколь снесете.

Мы с Ильей по очереди крутим скрипучий ворот. Заливаем канистры и пьем ледяную ключевую воду прямо из проржавевшего ведра. А потом, не сговариваясь, начинаем шарить по своим карманам, нагребя рублей сто мелочью, стрельнув до кучи еще полтинник у Дениса, обещая отдать в лагере, когда вернемся.

Всю собранную мелочь мы отдаем бабке. Та сначала отказывается, а потом аккуратно заворачивает ее в какую – то бумажку, которую достала из кармана своего мужицкого пиджака, улыбаясь беззубой улыбкой.

– Шпасибо, сынки.

Взяв по канистре, помогая по очереди свободными руками Денису, мы стараемся как можно быстрее покинуть столь не гостеприимное к живым людям место.

*

Течение Ирени, кажется уже поумерившее свой пыл, снова стало стремительным, то тут, то там возникали буруны и водяные воронки. Проходя уже со всем отрядом, снявшимся со стоянки, одно нехорошее место на стремнине, заросшее коричневыми водорослями, мы увидели в воде мертвого теленка. Не знаю, зачем он полез в воду, но его ноги опутали бурые водоросли и утянули на глубину. После этого случая мои пираты перестали снимать спас-жилеты, убеждая, что в них не жарко и вовсе ничего не чешется. Не снимали их даже на берегу, говорили, что так теплее. А снимали только тогда, когда ложились спать.

А я спас-жилет на сплаве вообще не одевал, вот такой вот дурак.

А все потому что, Илья не носил спас-жилет. И я не носил, чтобы не казаться смешным и поэтому два раза за этот поход чуть не утонул.