Вождь семейного племени

Когда в 30-е годы на Тамбовщине разразился жестокий голод, дедушка решил уехать на заработки в Москву. Пустить там корни и вызвать семью, в которой к тому времени родилось уже трое детей – два сына и дочка. Столица нашей Родины в те годы мощно строилась. Работящий и прилежный деревенский парень пришелся ко двору на стройке. Он быстро освоил профессию каменщика и научился класть кирпичи. Получил работу и комнату в бараке для семейных. В наспех сколоченных бараках бок о бок жили сотни семей со всей России-матушки. Лимитчиков, как потом назвали переселенцев из провинции.

В барак и приехала бабушка с двумя старшими детьми, на время оставив младшего, двухлетнего, матери в деревне. Бабушка в деталях вспоминала, как ехала с ребятишками в битком набитом поезде. Какое лечь на полку – сесть место бы найти! Кое-как заняли одно местечко для детей, втиснула их, уложив валетом. А сама всю ночь простояла рядом.

Едва обжились на новом месте, бабушка устроилась на фабрику мороженого, а дети пошли в школу, как одна за другой случились две беды. Сначала погиб старший сын… В тот роковой июльский день родители были на работе. А дети – дома, как многие тогда в летние каникулы. В обед соседские мальчишки позвали старшего сына бабушки играть в футбол. Жара стояла страшная, но ребятню это не остановило. Несколько часов подряд они продолжали гонять мяч… И вдруг остолбенели, увидев, что Федор упал как подкошенный, глубоко вздохнул и затих… «Забегался на футболе. Остановилось сердце», – по сто раз будет рассказывать мне бабушка, вспоминая, как сломя голову неслась она домой после работы. И увидела на постели бездыханное тело одиннадцатилетнего сына…

Придя в себя после похорон, она поехала в деревню за младшим сыном. Жестокая судьба! Двухлетний младшенький подхватил в дороге малярию, бушевавшую тогда в южных городах России. (Бабушка называла болезнь лихоманкой.)

– Три дня лихоманка его, сердечного, трепала. На четвертый, когда малый совсем ослаб, я упросила отца найти за деньги детского доктора. Он пришел, осмотрел пацаненка. Покачал головой, спросил, почему так поздно позвали, выписал хинин. И денег не взял. А к вечеру моя кровинушка затих и вытянулся.

Черно-белая фотография детских похорон стоит перед моими глазами. На ней на редкость красивый пухленький мальчик в белой рубашке и темных коротких штанишках словно спит в крохотном гробу. И держит в ручках букетик белых восковых цветов. Бабушка бережно хранила это фото (все, что осталось от маленького сына), подолгу рассматривала его, вспоминая подробности невосполнимой утраты.

– Как я тогда жива осталась, не знаю, – причитала она. – В один год похоронить двух сынов… Приехать в Москву с тремя детьми, а остаться с одной Шуревной… Я стала как безумная. Вся почернела, потеряла сон. Ночми, бывало, выйду во двор барака, зажму рот, чтобы никого не тревожить, и вою как собака. И бьюсь головой об стену.

Она проклинала Москву, голод, эту жизнь. И не знала, как жить дальше.

Глава 5. Тиран-красавец

Дедушка как мог поддерживал жену. Он-то и предложил ей родить еще одного, четвертого ребенка: «Может, мы тех забудем…». Но когда бабушка пришла к гинекологу, пожилая доктор, узнав о ее трагедии, покачала головой:

– Я бы не советовала оставлять ребенка. Вы еще в состоянии сильного стресса, нервная система в напряжении. Вам бы нервы подлечить, прийти в себя. И решиться на следующего ребенка не раньше, чем через год. У малыша могут быть проблемы с психикой.

Бабушка врача не послушала. За всю свою жизнь не сделавшая ни одного аборта, она считала детоубийство в утробе матери великим грехом. В итоге вскоре в семье появился третий сын Николай – младенец идеальный физически: крупный, невероятно красивый. Но проблемы с психикой появились у него с первых месяцев. Николай стал жестоким испытанием, если не проклятием родителей. Не раз бабушка вспоминала потом слова пожилой докторши… Малыш постоянно плакал и практически не спал по ночам. Редко улыбался. У него, кажется, было всегда плохое настроение. Уже в яслях мальчишка никого не слушался, бил детей и постоянно куда-то убегал. Однажды летом родители искали его до утра. В неполные три года он забрел на пустырь и сидел в канаве с водой.

– Никакие слова и уговоры до него не доходили! – с горечью вспоминала бабушка. – Он все мерил на свой аршин и никого не слушал. Шуревна от него криком кричала. Что он с ней вытворял, уму непостижимо!

Скорее всего, у дяди была серьезная душевная болезнь. Возможно, скрытая форма шизофрении. Фортели, которые он выкидывал, выходили за рамки здравого смысла. Он не мог пройти спокойно мимо дворовых собак. Всю жизнь, даже в 60 лет, вешал их на заборах за ошейник. И при этом дико хохотал. Жестоко расправлялся с кошками. Ловил, а потом мучил или морил голодом птиц, наблюдая за тем, как они умирают. Садистские наклонности перешли и на детей. В садике и школе он бил и издевался над слабыми, постоянно их в чем-то подозревая. Родителям показать бы сына детскому психиатру, но кто в простых семьях знал об их существовании?