Вожделенное отечество

На прощанье Андреев подарил мне свою книгу с сентиментально-мужественной надписью: "Володе Ерохину — товарищу по оружию", вызвавшей в романтических кругах московских христиан панический переполох, развеять который было под силу одному лишь отцу Александру Меню — что он и сделал наконец разящей мощью своего авторитета.

NORD-WEST

Море было плоским — площе берега, вылизанного ветром и водой. На берегу росли коряги. А может, и не росли уже, а так — вцепились в мокрый песок и держались до первого шторма. Море было таким мелководным, что по колено в воде можно было дойти до Швеции, — так, по крайней мере, казалось купальщикам, которые, не утерпев мелководья и холода, окунались, не пройдя километра, едва замочив низ трусов. Побарахтавшись так, они спешили к берегу. Путь к Швеции казался нереальным из-за холода и вязкой воды, по которой много не пройдёшь. Море было пустынным. Только изредка по горизонту проплывал рыбацкий холодильник, неуклюжий и тёмный, как комод.

Песчаная, разузоренная корнями сосен тропа вела от берега, сквозь густые кусты бузины, к русской церкви — заброшенной, с покосившимся крестом, заросшей травами. Дети в белых гольфах на соседнем хуторе играли в бадминтон. Гулко отскакивал от ракеток утяжелённый камешком волан.

Чуть в стороне стояла кирика — лютеранская церковь — высокая, чисто выбеленная, обнесённая низкой каменной оградой. Камни ограды были разными по величине, образуя причудливый орнамент. Петушок на колокольне чуть поскрипывал. С сосен облетали шишки, шлёпая по черепичной крыше.

— Здравствуйте, девочки. Вы по-русски говорите?

— Говорим. — И, спохватившись: — Здравствуйте!

— А старшие в доме есть?

— Есть. Дедушка и бабушка. — Побежали звать.

Вышел чинный старичок с обвислыми усами, лучами морщинок вокруг глаз. За ним шла беленькая старушка с голубыми, как небо, глазами.

— Мы русские, православные, из Москвы... — начал я после взаимных приветствий.

— Ах, — всплеснула руками старушка, — как это чудесно — из Москвы! Я училась в гимназии в Ревеле. Мы пели "Коль славен наш Господи в Сионе". Это было... чудесно! Пойдёмте скорее в дом — я сыграю “Коль славен" на фисгармонии, а вы споёте.

Старичок покивал, мы же глупо улыбались, не понимая, о чем идёт речь. В то время слышать "Коль славен" нам не приходилось — в России его давно никто не пел. Но откуда было ведать эстонцам, что русские забыли свой старинный флотский гимн, который когда-то вызванивали куранты московского Кремля и корабельные часы-колокола?

Незнание "Коль славен" делало бы нас ("православные, из Москвы") подозрительными самозванцами, и мы не пошли в дом, хотя старички, объяснившие нам дальнейший путь, были трогательно милы.

Через несколько месяцев, следующей весной, я рассказал об этом казусе друзьям. Выслушав, физик Стёпа Введенский, одетый по случаю Пасхи в лоснящийся чёрный пиджак и хорошо выглаженную белую рубашку без галстука, в своих старомодных золотистых очках, с большой рыжей бородой и огненной гривой зачёсанных назад слегка поредевших волос похожий на учителя царской гимназии, откашлявшись и чуть приподнявшись на скамье, запел:

Коль славен наш Господь в Сионе,
He может изъяснить язык.
Велик он в небесах на троне,
В былинках иа земли велик.
Везде, Господь, везде Ты славеи,
В нощи, во дни сияньем равен.

В эстонском языке нет будущего времени, но зато есть три прошедших.

Блаженное время: мы пили пиво и читали апостолов.

ДВОЙНИК

Я пел на левом клиросе, когда почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Обернулся — отец Александр Мень задумчиво глядел на меня из алтаря. Взглядом же я потребовал объяснений. Он подошёл после службы и сказал:

— Вы удивительно похожи на мою тётушку...

— Чем это можно объяснить? — спросил я в надежде на мистическое истолкование.

— Игрой генов, — ответил отец Александр.

ДУША

За ужином Стёпа рассказывал, как академик Павлов душу поймал: