Вожделенное отечество

Мне рассказывали ещё более интересные вещи о всяких "почтовых ящиках", где люди летом день-деньской загорали на крыше. Но это, собственно говоря, по производственной полезности мало чем отличалось от вязания чулок, выпуска стенгазет или разгадывания кроссвордов, за которые никто никого никогда в жизни не упрекнул. У нас в ЦНИПИАССе, в соседнем отделе, работал мужик с одутловатым и бледным лицом, который постоянно, с утра до вечера, курил, стоя на лестнице, — и ничего. Ему бы, пожалуй, и молоко могли давать за вредность — если бы подобное пришло кому/ нибудь в голову.

Так вот, если вернуться к Моспромтрансу и к тому, как я вызволял с Лубянки свою пишущую машинку: часов в шесть вечера, выйдя с любимой работы, я из ближайшего же автомата позвонил по продиктованному мне Щедровицким телефону (не такой же я олух, чтобы в присутствии сослуживцев звонить в КГБ). Полковник Сорокин не сразу сообразил, о чем идёт речь, а потом дал мне другой телефон — старшего лейтенанта, чья фамилия за давностью лет вылетела у меня из головы — да, надо сказать, и внешность. (Мне кажется, это вообще профессиональное и, возможно, специально вырабатываемое чекистами отличительное свойство — сливаться с массами.) Тот предложил зайти в любое время. Договорились на завтра.

Я отпросился у Дубровского вроде как к зубному и отправился на Малую Лубянку — рядом с костёлом, в зелено-белый барский особняк, где помещалось московское управление сией прославленной в детективной литературе организации. Захожу, звоню по местному аппарату — мне выписали пропуск. Нашёл нужную комнату — там сидят двое: один — похоже, выходец из Средней Азии, другой — тот самый старший лейтенант с неприметным среднерусским лицом. Окно, глядящее во двор, по жаре распахнуто настежь, а на столе — моя пишущая машинка. Обрадовался я, поблагодарил дядей-чекистов за честность и принялся было укладывать своё громоздкое стило в футляр. А они говорят:

— Нет, вы погодите. Как это мы вам машинку отдадим? А вдруг — не ваша?

— Да как же, — говорю, — не моя? Моя это.

— Ну, тогда садитесь и рассказывайте, где, когда и при каких обстоятельствах её приобрели.

Тут и рассказывать нечего, обстоятельства простые: на Камчатке, студентом, когда на практике был, заработал сто рублей, тридцать отец добавил — вот и купил в ГУМе. А потом ещё за тридцатник мне в мастерской переделали клопиный шрифт на большой, по издательскому стандарту.

Записали они номер, велели все буквы на их бумажке отпечатать — чтоб им осталось на память. Отщелкал — а сам думаю: так ведь если я какую крамолу задумаю на своём "Консуле" размножать — мне тот же мастер за шесть "синеньких" все буквы заново перепаяет.

А чекисты тем временем меня просвещают: что не только литеры сами по себе, но и то, как они искривлены, и с какой силой каждая по бумаге бьёт — все это у всех машинок разное, как почерк у людей. Вот почему любую машинку можно по отпечатку узнать.

Потом стали расспрашивать, как моя машинка к Щедровицкому домой попала. Я им объяснил, что мой научный руководитель (тут я явно перехватил, потому что моим научным руководителем ГП никогда не был, а просто иногда дружески консультировал меня) — что мой научный руководитель мыслит вслух, как Сократ, а потом кто-нибудь переносит его мысли с магнитофона на бумагу. Они подивились и спросили:

— А не высказывал ли когда-нибудь ваш научный руководитель антисоветских взглядов?

— Нет, — говорю, — не высказывал. И сомневаюсь, что у него вообще есть какие-нибудь взгляды, кроме научных.

— А почему вы именно его избрали своим наставником?

— Потому и избрал — что он учёный высочайшего класса, уникальный специалист в области содержательно-генетической логики и теории деятельности, глава московской логической школы.

Почесал чекист в затылке и сел писать протокол.

Подаёт мне, я прочитал — мама родная! — в каждом слове по ошибке, а уж термины все перевраны до неузнаваемости.

Я говорю:

— И вы хотите, чтобы я это подписал? Это же галиматья какая-то! Да Щедровицкий прочтёт — я от стыда сгорю.

— А как же быть?

— Ладно, давайте я сам напишу — на своей же машинке.

Они обрадовались, а потом загрустили:

— У нас через пять минут перерыв начнётся, а из-за вас мы можем остаться без обеда.

— Так пообедаем вместе!

Они окно плотно затворили, застегнули шпингалеты, бумажки все в сейф попрятали, и отправились мы в чекистскую столовую. Зашёл я руки помыть — земляк Аль-Фараби рядом стоял, глаз не спускал — чтоб я ненароком ещё куда не забрёл.

Кормят у них в столовой, надо сказать, хорошо — борщ украинский, свежие огурцы, рыба, картошка жареная, компот. И недорого.

За едой разговорились. Я про свою работу рассказал — что на транспорте сейчас горячая пора. И нелегко создать благоприятный социально-психологический климат в трудовом коллективе. Они говорят:

— У нас тоже работы — вагон. Еле поспеваем...