Вожделенное отечество

.Торжество зла. Так это начиналось: последнее падение России, убившей свою мудрость и совесть, свою последнюю надежду.

Как безропотно и внешне простодушно служил он ей — все понимая, ненавидимый дураками, спасающий потерянных, изверившихся её сыновей. Он юродствовал, никогда не принимая на свой счёт почестей и похвал. Он был целяще весел и внутренне серьёзен, собран всегда — как водитель машины на скверной, ухабистой дороге — машины с пассажирами, многие из которых к тому же больны. Быть бы ему царём нашим — я только так и понимал монархию — как власть отца Александра — невидимую, посланную нам от Бога. Но слишком велика и страшна страна — как пучина моря.

Я мечтал о море и возле него томился, что не увижу его когда-нибудь — скоро, потому что жизнь протекает в иных, земных и городских, прочно ввязавших в себя местах. И недавно увидел его во сне — страшным, мистически страшным, ужасным и ужасающим — своей чуждостью человеку. Так страшно и одиноко потерпевшему крушение в океане, откуда уже не выбраться никогда. Так страшила меня Россия — клаустрофобией огромных и замкнутых, или готовых сомкнуться пространств.

Она не выпускает. Или не впускает. Или даёт течь или брешь, которую вот-вот залатают тюремщики. И человек вроде меня — вольный духом и болезненно привязанный к прошлому — мечется внутренне», внешне неподвижный: мышеловка захлопнулась? И что будет там, внутри ограды? Гурьбой и гуртом? Под собою яе чуя страны?

"Там". А было — "тут". Яко в чреве кита Иона. Огромная, обволакивающая или — если вырвался — непроницаемая страна. Ощетинившаяся зубцами кремлёвских стен.

Страшна была последняя — ночная прогулка по Тверской, по площади Красной, вытороченной. Казалось, что все умерли, кроме часовых у склепа с вечно живым мертвецом. Казалось — ибо люди были живы, и я знал этих людей.

И один из них, шедший рядом со мной, плоть от плоти этой земли, твердил, что оставаться глупо. А сам мечтал вновь очутиться на кладбище, где ему почему-то уютно среди милых его сердцу праотеческих могил. Не на Западе, а на русском кладбище, а уж если на Западе, то все равно на кладбище — Sain te-Gene vie ve des Bois, которое — русское, белое, парижское — он готов столь же усердно, как тульское, классифицировать и изучать.

На Sainte-Geaevieye захоронена Россия — не мнимая, вытороченная красным лихолетьем, а та, что мнилась мне и угадывалась в особняках Москвы и старых, с крестами "ятей" книгах.

На прощанье Россия целует тебя — и оставляет в сердце своё жало.

Прививка от беженства.

РУССКИЕ

Русские очень талантливы и вечно занимаются не своим делом: учитель пишет роман, а писатель берётся учить всех.

ГЛАС НАРОДА

В вагоне метро раздавался нетрезвый голос слегка знакомого поэта:

— Говорят, скоро китайцы придут и поставят над нами японских надсмотрщиков. Уж я у русских спрашиваю: "Что думаете делать, ребята?". Они говорят: "Будем пить, пока все не вымрем". Я — к татарам. Те — то же самое...

ДАР ПРЕДВИДЕНИЯ

Поэтесса спросила у Феликса Чуева:

— Феликс, как ты думаешь, в Союзе писателей кагэбэшников много?

Он тонко усмехнулся и сказал:

— Не знаю. Но я надеюсь, что они там есть.

— А кто у нас будет Генеральным? (Звенели траурные марши в тот бурливо весенний, напоённый солнцем день.)

— Будет Горбачёв, — уверенно ответил Феликс Чуев.

— А не Романов?

— Нет. Он слишком правый.

Но это ладно...

А вот в апреле 1991 года библиотекарша в Париже рассказала мне о промелькнувшем в газетах сообщении: что СССР скоро не будет, а вместо него возникнет СНГ.

Теперь объясните мне, пожалуйста: откуда, за четыре месяца до путча и за восемь — до Пущи, — заграничная пресса могла об этом знать?

ПУТЧ

В пушкинском автобусе была обычная давка, а также и какое-то необычное возбуждение. Все что-то тихо обсуждали. Вместе с толпой я вывалился наружу возле церкви.

— Слышал? Горбача-то скинули, — сказала вместо приветствия Зина-регент, держа на отлёте тяжёлую сумку с нотами. — На, отнеси на клирос.

Над окраиною городка вставал кровавый дымчатый рассвет.

От храма бросился, платком вытирая распаренный лоб, растерянный дядя Серёжа:

— Володя, говорят, сняли Горбачёва... А сейчас какой-то Минаев...

Дело было привычное — ещё со снятия Хрущёва (и тоже дождались отъезда в Крым, и так же подтягивались войска — все та же "дикая дивизия").

"Глас грома Твоего в колеси, осветиша молния Твоя вселенную, подвижеся я трепетна есть земля,..

Надеющийся на Господа, яко гора Сион, не подвижатся во век...

Горы окрест Его, и Господь окрест людей Своих, от ныне и до века."

Отслужили литургию, народ стал расходиться. На асфальтовой дорожке, обтекаемый толпой, стоял невозмутимый бородач — тот самый, кто в своё время на вопрос, почему нас всех до сих пор не пересажали, хладнокровно отвечал: "Государству некуда спешить" — и был в общем-то прав.

— Зачем же ты, Володя, вернулся из Парижа? — сказал он мне со странной укоризной. — Теперь ведь уже не попадёшь...