Вожди и заговорщики

Особенно тяжкие преступления брали на себя «пешки», которые могли быть привлечены за шпионаж или уголовные преступления, и согласились сыграть в «политиков». Они могли взять на себя признания в непосредственной организации вредительства, оставив политикам политическое руководство. Но все равно признания и на втором процессе казались чудовищными даже для троцкистов.

«Заочно обвиняемый» Троцкий полагал: «Все это капитулянты, люди, каявшиеся по несколько разе утратившие в этих покаяниях цель, смысл жизни, уважение к себеБ В течение лет этих внутренне опустошенных, деморализованных, издерганных экс-революционеров держали между жизнью и смертью»¹⁰². В этой версии тоже не все так ясно. Угроза жизни известных троцкистов возникла только в 1935 году, но «каялись» они в 1928-1933 годах. Они каялись не потому, что боялись за жизнь, а потому что не видели себя вне партии. Но из раскаявшихся (причем неискренне) оппозиционеров далеко не все согласились участвовать в открытых процессах. Вспомним А. Смирнова, С. Сырцова, А. Шляпникова и др. Их «сломать» не удалось. Многие лица, упоминавшиеся на процессах, на скамью подсудимых не попали и были расстреляны «в рабочем порядке».

«Капитулянтство» перед Сталиным как предпосылка для признания вины не объясняет и саморазоблачений военных, прежде не каявшихся в политических грехах.

Пытки? Но показания, данные под пытками, можно опровергнуть на процессе (в 1938 году такой удар по сталинскому шоу нанес Крестинский). Шантаж судьбой родственников? Этот метод не всегда годится для политиков, для которых общественное важнее семейного. Пятаков, например, обличал собственную жену, заподозренную в троцкизме. Важнейшая ставка политика в условиях

жесткой борьбы, быстро меняющейся политической ситуации - сохранение себе жизни, чтобы при возможных переменах в руководстве или его курсе вновь вернуться во власть.

После дела Зиновьева и Каменева верить в сохранение жизни подследственных было трудно. Но у Сталина были аргументы, чтобы доказать: ситуация изменилась. Ягода отстранен. Пятаков не знал, что его предшественник на скамье подсудимых Зиновьев также невиновен, как Зиновьев не знал, что обвиняемый по делу Кирова Котолынов невиновен в терроре. Но Пятаков и Радек знали, что они невиновны в диверсиях. Ипрекрасно понимали, что и Сталину это известно. Так зачем их расстреливать?

Сталин уничтожал тех противников, кого считал «не разоружившимися перед партией», то есть готовых интеллектуально поддержать послесталинский режим.

Соревнование за жизнь Радек и Сокольников выиграли. Правда, до «решающих событий» все равно не дожили (но если бы Сталин был отстранен от власти в середине 1937 года, то Сокольников пригодился бы как опытный финансист).

Дольше всех сопротивлялся Муралов, но и он в конце концов убедил себя: «Да подчинится мой личный интерес интересам того государства, за которое я боролся в течение двадцати трех лет»¹⁰³, и согласился действовать по плану следствия. Асам этот план, схему троцкистского подполья и его политические цели, разработал Ра-дек. Человек, склонный к авантюре, к большой игре (сколь бы аморальной и опасной она ни была), он увлекся этим важным делом. Возможно, он был вполне искренен, когда писал за три дня до процесса: «Я никогда не чувствовал себя так связанным с делом пролетариата, как теперь»¹⁰⁴.

Авот Пятаков работал не за совесть, а за страх. Он признал, что летал к Троцкому из Берлина в Осло. Позднее выяснилось, что в это время на указанный Пятаковым аэродром иностранные самолеты не садились. Плохо сочинил Пятаков свои показания. Его версия была слишком абсурдна, что позднее могло облегчить реабилитацию.

Несмотря на то что коммунистическая верхушка была вынуждена признать итоги процесса, влияние группировки, стремившейся прекратить террор хотя бы на этой точке, становилось все сильнее. Ведь этот процесс был демонстративным ударом Сталина по принципу иммунитета, распространенного на своих.

Борьба за иммунитет

Проанализировав архивные материалы, О. В. Хлевнюк констатирует: «Впервой половине 30-х годов каждый член Политбюро считал неприкосновенным свое собственное право карать или миловать своих подчиненных и крайне болезненно реагировал на попытки вторжения в его ведомство всякого рода посторонних контролеров и инспекторов»¹⁰⁵. Такой иммунитет партийно-хозяйственных кланов очевидно противоречил сталинской концепции монолитной партии. Но в период борьбы фракций, а затем «бури и натиска» первой пятилетки Сталин предпочитал опираться на партийных «баронов», признавая их права решать судьбу своих «подданных». Развертывая свою антитеррористическую операцию, Сталин дал понять партийным вождям, что их «феодальное право» иммунитета останется неприкосновенным. 17 июня 1935 года СНКи ЦКприняли постановление, фактически закреплявшее иммунитет, - разрешения на аресты теперь могли даваться только по согласованию с руководителями наркоматов, в которых работают подозреваемые.