Возлюби ближнего своего

Керн разузнал, где больница. Быстро добравшись до нее, посмотрел на часы. Было без четверти девять. Во втором окне справа свет не горел. Он стал ждать. Никогда бы он не поверил, что какая-то четверть часа тянется так бесконечно долго. Вдруг окно засветилось. Керн замер, напряженно всматриваясь в красноватый четырехугольник. Когда-то он что-то читал о передаче мыслей на расстоянии и теперь пытался сосредоточиться, чтобы послать Рут заряд сил и бодрости. «Помоги ей выздороветь! Помоги ей выздороветь!» – настойчиво твердил он про себя, сам не зная, какому богу молиться. Глубоко вобрав в себя воздух, он стал медленно выдыхать его; кто-то ему говорил, что если, мол, хочешь передать другому свои мысли на расстоянии, то дышать нужно именно так. Он сжал кулаки, напряг мускулы и встал на цыпочки, словно намеревался взлететь, и, не сводя глаз с освещенного прямоугольника, жарко шептал в ночь: «Выздоравливай, пожалуйста! Выздоравливай, пожалуйста! Я люблю тебя!»

В окне показался силуэт. Но ведь она должна лежать! – подумал он, чувствуя, как на него обрушивается какой-то водопад счастья. Рут помахала ему рукой; охваченный неведомым восторгом, Керн, как исступленный, замахал обеими руками в ответ, но вскоре сообразил, что она не видит его. В отчаянии он стал оглядываться – нет ли где-нибудь фонаря, хоть какой-нибудь малой толики света, куда он мог бы подойти. Нигде ничего. Тут его осенило: спички! Выхватив из кармана коробок – утром он получил его в придачу к двум сигаретам, которые купил, – он зажег спичку и высоко поднял ее.

Силуэт в окне снова помахал рукой. Он ответил, осторожно описывая полукружие зажженной спичкой. Потом взял еще несколько штук, зажег их сразу и осветил свое лицо. Рут замахала сильнее. Знаками он попросил ее лечь в постель. Она отрицательно покачала головой. Он вновь осветил себя и еще более настойчиво выразил свое требование. Рут не повиновалась, и Керн понял, что добьется своего, только если удалится. Он сделал несколько шагов в сторону, показывая ей, что уходит. Затем запалил все оставшиеся спички и подбросил их вверх. Они рассыпались крохотными факелами и погасли. С минуту в окне еще горел свет. Потом он погас, и окно показалось Керну темнее мглы, окружавшей его.

– Поздравляю, Гольдбах! – сказал Штайнер. – Сегодня вы впервые были на высоте! Не сделали ни одной ошибки, действовали спокойно и обдуманно. А подсказка жестом насчет спички, спрятанной в бюстгальтере! Великолепно! Не всякий додумался бы…

Гольдбах с благодарностью посмотрел на него.

– Я и сам не знаю, как это получилось. Внезапно на меня нашло какое-то просветление. Погодите, из меня еще выйдет хороший медиум. С завтрашнего дня возьмусь придумывать новые трюки.

Штайнер рассмеялся.

– Ладно, давайте чокнемся по случаю радостного события.

Он достал бутылку абрикосовой водки и налил в рюмки.

– Прозит[23], Гольдбах!

– Прозит!

Гольдбах поперхнулся и поспешно поставил рюмку на стол.

– Простите меня, – сказал он, – но я уже отвык… Если вы не возражаете, я пойду.

– Ради Бога! Здесь нам делать больше нечего. Но хоть допейте свою рюмку.

– Да, охотно. – Гольдбах послушно выпил.

Штайнер подал ему руку.

– И пожалуйста, не надо слишком изощренных способов подсказки, а то я ничего не смогу отыскать.

– Нет, нет, не беспокойтесь.

Быстрым шагом Гольдбах направился по центральной аллее в город. Он чувствовал себя легко, словно избавился от тяжкого груза. Но легкость эта была безрадостной, точно его накачали воздухом, точно воля его превратилась в некий газ, неуправляемый и отданный на милость любому дуновению.

Он пришел в свой пансион.

– Моя жена дома? – спросил он горничную.

– Нет. – Девушка рассмеялась.

– Почему вы смеетесь? – удивленно спросил Гольдбах.

– А почему бы и нет? Разве смеяться запрещено?

Гольдбах посмотрел на нее невидящими глазами.

– Этого я не хотел сказать, – пробормотал он. – Смейтесь себе на здоровье.

Он прошел по узкому коридору в свою комнату и стал вслушиваться. Ни шороха. Он тщательно причесал волосы и почистил костюм; затем постучался в смежную комнату, хотя уже знал от горничной, что жены нет. Но может, она вернулась тем временем, подумал он. Может, девушка просто не заметила ее. Он снова постучался в дверь. Никто не откликнулся. Осторожно нажав на ручку, он вошел в комнату жены. У зеркала горел свет. Он уставился на него, как матрос на маяк. Сейчас придет, подумал он. Иначе не горел бы свет.

Где-то в костях, накачанных воздухом, в вихре серого пепла, метавшегося по жилам, он чувствовал: она не вернется. Он понимал это подсознательно, но мозг, пропитанный страхом, цеплялся за бессмысленные слова: она должна вернуться, – иначе не горел бы свет…