Возлюби ближнего своего

Но, прежде чем сесть за праздничную трапезу, я теперь обязательно подойду к окну, и постараюсь всмотреться в темноту Рождественской ночи, выглядывая мерцающий огонёк одиноко горящей шведской спички. Потому что нельзя, чтобы в эту счастливую ночь, когда станем разговляться и радоваться тому, что мы вместе, где-то здесь же рядом с нами кто-то плакал от холода и одиночества. Если мы себе это позволим, то в эту ночь Христос не родится.

Язык мой… друг мой? (ЖЖ-22.02.09)

Сегодня все чаще стали обсуждать тему использования в большой литературе слов матерщины. Даже издаются словари таких слов. Считается шиком изящной даме вставить в разговор соленое словцо. Хорошо это или плохо? Не знаю, знаю, что сегодня у нас в поселке мат просто «висит» в воздухе, словно дым в прокуренной бытовке. Раньше, все-таки больше, мужики матерились, а теперь уже и для женщин мат становится нормой. Обгоняешь влюбленную парочку, слышишь, а голубки матерком воркуют. Мамы на детишек все больше матом орать стали.

Я понимаю, если бы наш поселок был горняцким, или шоферским, так ведь нет, у нас одних докторов и кандидатов наук, наверно человек пятьдесят, академиков двое. Вместе с соседним городком, что в семи километрах от нас, так эти цифры ещё смело на три умножай.

Читал Виктора Конецкого, замечательного писателя — мариниста. Он писал, что матом хорошо приложить в каких-то экстренных ситуациях, когда многословие только делу вредит. Может он и прав, не знаю. Расскажу о своем «опыте» владения русским матерным.

Материться я стал с тех пор, как себя помню. Еще бы не материться, если все мое детство прошло в солдатских казармах. У меня даже свой дядька воспитатель был из солдат. Это сегодня перед молодежью стоит проблема профориентации, а для нас такой проблемы не было. Мы, как только начинали ходить, уже маршировали за солдатским строем. У моих родителей даже такая фотка сохранилась начала 60-х. Идут парадным строем солдаты, впереди со знаменем офицеры, а за строем идет, марширует кучка пяти-шестилетних сорванцов. И вот, что интересно, нас никто не отгонял. Понимали, что маршируют будущие офицеры, а глядишь и генералы.

Я даже в столовую солдатскую есть ходил. И вкус солдатской каши у меня до сих пор во рту стоит, такая была вкуснотища. Ну, а издержкой моего солдатского воспитания был мой виртуозный мат. Мама рассказывала, как она краснела, когда её маленький мальчик, словно органчик, на сюсюканье какой-нибудь тетеньки мог ответить так, что у тетеньки сумка из рук выпадала. И это притом, что дома у нас никто не ругался.

Говорят, что в армию такой отборный мат пришел в первой половине 50-х, когда с нехваткой молодежи в армию стали призывать бывших уголовников. Не знаю, с нами на железке работал человек, просидевший в лагерях, не выходя, начиная с «малолетки», 25 лет. Я ни разу не слышал, чтобы он ругался. Не путеец, а сама вежливость.

Подрастая, стал понимать, что материться нехорошо, и стал себя контролировать. Уже не ругался напропалую, различал, где можно, а где нельзя. Но ругаться продолжал, считал это признаком мужественности.

За время своей учебы я сменил, наверное, с десяток школ. Поэтому и хорошие оценки в моем дневнике, большей частью, были заслугой моего папы. Он всегда был потрясающе красив, нередко заезжал за мной в школу, и у моих училок при его виде, рука сама выводила мне пятерки и четверки. Но на самом деле, более менее, я стал учиться только ближе к старшим классам.

Помню, в 9-м классе к нам пришла молоденькая учительница русского языка Анна Ефимовна. Как она читала нам стихи, сколько интересного мы от неё узнали. Не говорю за других, а я влюбился в русскую литературу и обожал Анну Ефимовну.

Как-то на переменке один мой одноклассник запрыгнул на меня сзади, и я никак не мог его сбросить с себя. И тогда я сказал ему фразу из своего розового периода. Мой товарищ обмяк и сполз. Я освободился от него, и увидел мою любимую учительницу, которая стояла и смотрела на меня такими глазами. Мне сквозь землю хотелось провалиться. Сейчас пишу и вижу эти глаза. Честное слово, чуть не заплакал от обиды на себя. Правда, Анна Ефимовна, мне потом так ничего и не сказала по этому поводу. Зачем, достаточно было взгляда. Она меня поняла тогда, хороший был учитель.