Возлюби ближнего!

Получив деньги и рассчитавшись с Клудовым, Морщицын направился в местное отделение Союза писателей, куда переслали из газеты толстую папку его поэтических произведений.

Разбирая целую кипу стариковских виршей, консультант, молодой рыжий паренек, не переставал попыхивать трубкой, которую держал не столько ради страсти к никотину, сколько для того, чтобы придать своему девичьему лицу внушительный мужской вид. Пригласив Морщицына сесть, консультант без всяких обиняков сказал:

— Бросить вам это дело рекомендую. Займитесь чем-нибудь другим: с детьми во дворе занимайтесь или, если есть время, боритесь с недостатками в советской торговле. А про стихи забудьте.

— Почему же мне об этом забывать? — засмеялся Морщицын. — Я стихами уже не первый год балуюсь и кое-что даже печатал. Вот, извольте, — двадцать шесть отзывов… в копиях, правда, но все копии у нотариуса заверены…

— Зря деньги на заверку тратили… Знаю я эти отзывы… Их так писали, чтобы вас не обидеть…

— Простите, — спокойно возразил Морщицын, — здесь еще отмечалась важность темы…

— Ну, вижу, тема действительно важная, — согласился консультант, — пятилетка — вопрос, прямо скажем, главный, но зачем же на эту важную тему неважные стишки сочинять? Нет у вас поэтического таланта.

— Таланты не от бога, — уверенно произнес Морщицын. — Талант — от окружающей среды. Мне творческой среды не хватает.

— Насчет бога я согласен. Но если даже допустить, что поэтический дар можно развивать, то у вас он начисто отсутствует… Вы не обижайтесь, что я так прямо говорю, но мне поэзия дороже любых правил хорошего тона…

— Поэзию и я люблю… — начал было Морщицын.

— Ерунда! — оборвал его консультант. — Если бы любили, то таких стихов не писали. Вы на рифму хотя бы обратили внимание… «Моет — строит», «конфетка — планетка», «пятилетка — котлетка»… И чего вам далась эта котлетка? — с чувством нескрываемого отвращения спросил консультант.

— Видите ли… это в смысле… изобилия… Художественный образ, так сказать, — попытался объяснить Морщицын, чем привел консультанта уже в совершенное неистовство.

— А если я не желаю вашей котлетки? Если я связываю с пятилеткой куда большие и совсем не котлетные мысли, тогда как? Должен я выполнять в срок пятилетку или не должен? Стыдно, стыдно, папаша, в ваши годы такую пошлятину городить! Ни грана мастерства!

— Мастерство — дело наживное, — уцепился старик. — На то вы сюда и поставлены, чтобы создавать необходимые условия для овладения этим мастерством всеми трудящимися без различия образовательного ценза, возраста и национальности… Я, милый мой, не смотри, что старый, а все ваши инструкции наизусть выучил!

Чем больше кипятился консультант, тем неуязвимее становился Морщицын. На все резкости рыжего парня старик отвечал веселыми притчами или просто подмигивал и качал головой.

— Знаете что, — сказал Морщицын, желая закруглить беседу. — У вас, как мне известно из газет, организован семинар начинающих поэтов. Вот вы меня туда и зачислите… Идет?

— Ни в коем случае, — вспыхнул консультант. — У нас, уважаемый папаша, объединение молодых поэтов, а не курсы повышения квалификации престарелых графоманов.

Сказав это, консультант сам почувствовал, что хватил лишнего, и, заикаясь, пояснил:

— Вы меня извините… я вас персонально не хотел обидеть.

— Зря извиняетесь, — успокоил консультанта Морщицын. — Не признали вы — признают другие. Был бы я, а редакций и консультантов на мой век хватит!

В подтверждение своей правоты Морщицын достал из папки фирменный конверт редакции журнала «Тара и упаковка» и показал консультанту письмо, в котором заведующий литературным отделом сообщал гражданину Морщицыну, что «присланный им цикл стихов принят к печати и гонорар будет выслан на днях».

— А вы говорите — графоман! — сказал старик консультанту, который, раскрыв рот от изумления, пытался засунуть в боковой карман дымящуюся трубку.

Не привыкший откладывать свои дела в долгий ящик, железный Морщицын тут же, на глазах бледного и остолбеневшего консультанта, переложил раскритикованные стихи в новый конверт и, сочинив короткую сопроводиловку, адресовал все это в редакцию единственного толстого журнала, куда он раньше ни разу не обращался.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Как-то, когда Карзинов был на работе, а Морщицын «промышлял по идеологической линии», Агриппина услышала слабый стук. Не снимая цепочки, Агриппина приоткрыла дверь и увидела незнакомого бородатого мужчину в клетчатом бобриковом пальто и в полосатой коричневой кепке.

— Простите, — приглушенно сказал незнакомец, — если не ошибаюсь, имею честь видеть Агриппину Леонидовну? Я к вам по важному делу… Знать-то вы меня не можете, а я о вас слышал… много слышал… Барыга моя фамилия, Григорий Александрович. Из Сибири я…

— Барыга?.. Что-то не могу припомнить… Да что же мы на лестнице разговариваем?.. Пройдите, пожалуйста…

Гость снял кепку, погладил выбритый до зеркального блеска затылок и, смеясь, сказал: