Возлюби ближнего!

После таких разговоров Агриппина подолгу простаивала у зеркала, тяжело вздыхала, а по утрам, готовя Морщицыну завтрак (старик любил начинать свой день с густого супа и жареных котлет), крутила одной рукой мясорубку, а в другой держала очередной сыщицкий роман.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Антон Федотович Карзинов был человеком уже не молодым, но и не старым: ему стукнуло сорок восемь лет. Это тот самый возраст, который врачи называют «предынфарктным», физкультметодисты — «пожилым», а авторы некрологов — «цветущим».

Однако выглядел Карзинов куда старше своих лет. Преждевременную изношенность, как это ни покажется странным, особенно подчеркивали некоторые сохранившиеся признаки молодости: черные густые волосы, пухлые, как у балованного ребенка, губы и уже совершенно недопустимый в его годы густой, высококачественный румянец, отнюдь не склеротического происхождения.

Все это находилось в непримиримом противоречии с глубокими морщинами, исполосовавшими не только лоб и лицо, но и шею и уши. Пожелтевшая и сильно потертая от частого бритья кожа сморщилась и отвисла. Эту и без того мало веселящую душу картину дополняли обесцвеченные глаза, холодные и такие колючие, что от одного их взгляда даже самый заядлый оптимист и жизнелюбец начинал подумывать о страховании жизни.

Что касается всего того, что принято называть «самопознанием», то Антон Федотович называл себя не иначе, как неудачником-профессионалом.

Все разговоры у Карзинова всегда сводились к одному и тому же выводу:

— Главное в жизни человека — счастливый случай, иными словами — везение. Повезет тебе, и тогда все в порядке. А если не везет, как, например, мне, значит, полная труба. Так и околеешь неудачником.

Людей, которые окружали его и находили свое счастье в работе, жадно учились, никогда не знали покоя, превыше всего ценили преданность и дружбу, — людей этих Карзинов презрительно называл счастливчиками.

Когда однажды Карзинову рассказали о кондукторе, вернувшем рассеянному кассиру оставленный в автобусе портфель с крупной суммой денег, Антон Федотович долго хихикал, подмигивал и, прикрыв рот ладонью, доверительно шепнул рассказчику:

— Липа! Для пропаганды пишут… С целью воспитания. Не верьте, дорогой. И кондуктор такой еще на свет не родился, чтобы портфели с крупными деньгами отдавать. Пустой портфель или с бумагами — это бывает… А вот чтобы с деньгами…

В том случае, когда не было оснований усомниться в благородном поступке, Карзинов иронически пожимал плечами и в порядке контрудара громко, чуть ли не в сотый раз, пересказывал какую-нибудь историю, в которой фигурировал некий тайный трижды миллионер, наживший состояние в овощном ларьке.

— Есть еще у нас делаши! Есть! — гнусаво кричал Карзинов, и в крике этом были не злость, не презрение, а восторг и самая что ни на есть настоящая зависть. Да Антон Федотович и не скрывал своей зависти, не стыдился ее, а, наоборот, старался найти «вескую мотивировку» для всяких комбинаторов, оправдать любого махинатора, если только это не грозило его личной собственности.

Спиртного Карзинов не употреблял, и не только по причине ограниченности достатка; на это, как известно, средства всегда найдутся. Причина была в другом. Антон Федотович великолепно понимал, как низко пали акции алкоголиков.

— Ведь если кроме начальства будут еще пить подчиненные, — рассуждал Карзинов, — тогда кто же работать будет?

Эту истину Карзинов усвоил с тех пор, как начал работать в тресте по очистке города в качестве старшего диспетчера.

Начальником Антона Федотовича был очень добрый и понимающий дело человек, но страсть к выпивке заставляла его часто выбывать из строя.

— Какое счастье, что вы непьющий! — признавался начальник Карзинову. — Завалилась бы без вас очистка, и я бы давно завалился!

Несмотря на хорошее отношение начальника, Карзинов все чаще и чаще подумывал об уходе из треста. Его не устраивал оклад.

— Надо уходить, — сообщил как-то Карзинов старухе матери, которую поместил когда-то в дом престарелых и регулярно приглашал к себе в гости на пасху, рождество и почему-то в День строителя. И пока престарелая мамаша шумно прихлебывала чай, стараясь понять, о чем это ее Антошечка ведет разговор, сын, аккуратно намазывая тонкие до прозрачности, ровные кружочки батона яблочным джемом, продолжал свою речь на серьезную тему.

— Живем, в общем и целом, не по двести лет, — философствовал Антон Федотович, умудряясь ловко подцепить пальцем падающую изо рта каплю джема, — эпоха эпохой, а мне лично от всех этих правильных, высокоидейных соображений пользы нет. Пусть там человечество открытия всякие делает, космосы осваивает, алмазы из нефти производит — пожалуйста, не возражаю. Наука должна идти вперед, только позвольте спросить: а что я от всего этого лично на данный момент иметь буду?

И сам себе отвечал, предварительно прожевав очередной кружок батона и шумно отхлебнув добрые полстакана чая: