Возлюбить себя

…Тихо подошедший Вячеслав пристроил локти и ствол на парапете. Я смотрю на него и впервые, кажется, замечаю, как осунулся и постарел мой давний друг. Что его лицо, как и моё собственное, также покрывает сеть морщин, а русые волосы — уже лишь слабый фон для седого покрывала.

Две куриные, сморщенные от возраста и мороза задницы, стоящие на страже в холодной и промозглой ночи…

Чаще всего мы смотримся в зеркало именно на себя. И именно в себе с жалостью замечаем малейшие перемены.

Когда вы привыкаете к человеку, в течение долгих лет он кажется вам единицей постоянной, этакой константой, на которой замерло его собственно Я.

Тот же, кто весел, кто балагур и весельчак, кажется вам чуть ли не вечным.

Именно он воспринимается нами как не имеющая ни души, ни боли, ни переживаний кукла, всегда готовая быть рядом, услужливо повеселить вас и подурачиться. Поднять ваше царственное настроение весёлыми ужимками и прыжками…

И как же велико бывает наше изумление, когда мы вдруг обнаруживаем, что его внезапно, незаметно и как-то тихо не стало, что мы никогда более не будем подтрунивать над ним или не услышим его заразительного смеха…

В последнее время среди суеты, дел и переживаний мы как-то подутратили ту незримую нить, столь надёжно связывающую меня с этим человеком. Он стал для меня в некоторой степени частью механизма выживания, ещё одним безликим солдатом на поле войны. Этого не должно произойти ни в коем случае. Прости, старый товарищ. Я постараюсь исправить эту досадную оплошность.

О чём же грустишь ты, мой развесёлый друг?

— Привет, дружище… Как давно мы не беседовали с тобою вот так, — наедине и по душам…

— Не говори… Иногда кажется, что мы едва знакомы. — Славик хмыкнул. — Я ж понимаю, столько геморроя свалилось…

— Тем не менее, так не должно быть. Скажу тебе честно, старый придурок, — я рад, что ты жив, и всегда рядом! — Мы немного посмеялись, пихая друг друга в бока.

— Так что, командир, — долго мы ещё будем, как кроты, под землёй обитать?

— А тебе что, там уже неуютно? Заодно привыкаем к земле-то… — пытаюсь отшутиться. — Ежли что, ежли не сдюжим, решим вопрос по-умному и быстро: снова заболтим двери, уляжемся спать в нашем бункере, и тихо-тихо пустим углекислоту и газ. У нас же газ так пока и не использовался?

— Ну да, все двенадцать баллонов ещё стоят на «консерве». Пока обходимся дровами да углём.

— Ну, вот видишь. Так что устроим перед этим гонки на санках со снежной горки на приз, кому занимать при этом самый уютный лежак… И фамильный склеп у нас уже готов. Найдут нас лет эдак через триста. Мумиями. Твоя так и будет самой пышной. Нарядимся, как на карнавал. Тебе тоже что повеселее подберём, с бубенчиками…,- представить это так легко, что мы не удерживаемся и снова хохочем негромко.

Далёкий звук, похожий на морозный треск ветки, на некоторое время отвлекает нас и остальных.

— Шастает кто, что ли? — негромкий баритон Чекуна даёт нам понять, что солдаты тоже не дремлют.

— Либо ветка, либо… — впервые полноценно выползший на улицу и тут же напросившийся в караул Луцкий старательно прислушивался. — Блин, опять…

Звук выходил какой-то рассеянный, словно тягуче растворяемый в патоке снежного марева. И словно сорвавшийся с верхушек снег обламывает сухие ветки.

Часто — часто, словно прищёлкивание далёких кастаньет…

И тут Славиков нагрудный карман разразился треском атмосферных помех и обрывками криков:

— …мать! База…база…их…мать!…ведут по нам огонь!…пробуем….их…нап. дение!

Словно распрямлённая пружина, перемахивает через перила помоста и спрыгивает на землю Чекун:

— Босс, поднимать народ?! — раньше, чем я открыл было рот, завопил он.

— Давай! — выхватываю рацию и кричу в эфир: — Кордон! Кордон! Ответьте Базе!

— …лышу вас, аза! У нас гост…

— Мы выдвигаемся в вашу сторону. С какой стороны вас атакуют?

Сквозь треск и скрежет слышны крики и выстрелы. Что-то вдохновенно бахает дважды кряду.

Рация удивлённо свистит и смолкает. Разъярённый Упырь уже у ворот и тянет на себя засовы. Дом вспыхивает освещённым проёмом двери, и на снег выкатываются гуськом Круглов, Бузина и Карпенко. Из подвала уже высыпаются и прямо у выхода торопливо трут лица снегом Шур, Хохол с Лондоном. Сзади их подпихивают с лестницы Сабир, Юрий и пацаны. Остальные орут на них, требуя поторапливаться, ещё из подвала, не имея возможности толком подняться по лестнице.

Суета сует!

Старательно пропихивая вдоль стены своё тощее тело, прёт носорогом Тутанхамон Иванович Гришин. Очевидно, поднятая Славиком суматоха выгнала на улицу даже наших женщин. Дракула раздражённо знаками показывает им спрятать свои перепуганные носы обратно, — мол, нафиг, не до вас!

— А ты ещё куда собрался, Фредди Крюгер?! — орёт на Гришина Славик. — Морда не зажила ещё! Ещё своим видом распугаешь там всех наших врагов! Ты, Шур, молодняк и хромая сороконожка Луцкий — здесь остаться!