Возлюбивший зло

Затем она начала танцевать, не сходя при этом с места. Ее бедра раскачивались, грудь колыхалась, а длинные волосы обвивались вокруг тела. Пэрри пожалел, что нельзя тотчас же забраться с нею в гнездышко в стволе дерева…

У Ассаргадона был еще лучший обзор. Его глаза принялись вращаться, следя за движениями ног Лилы. Лед немного подтаял!

По мере того как дразнящий танец продолжался, таяние льда усиливалось. Вероятно, царю становилось все жарче — с него уже ручьем стекала вода. Примерно то же самое, но в меньшей степени творилось со всеми обитателями замерзшего озера. И не удивительно — всякий, кто хотя бы краем глаза наблюдал за танцующей Лилой, не мог остаться равнодушным.

Когда лед растопился совсем, дьяволице пришлось немного отступить в сторону. Однако она продолжала кружиться над погруженным в озеро царем, поднимая юбки, чтобы тот мог любоваться ее ножками.

Пэрри обнаружил, что сам стоит в луже. Лед таял и от его тепла!

Наконец над поверхностью воды показалась голова царя.

Лила остановилась — ее обернутая кружевами грудь высоко вздымалась и опускалась.

— О царь царей! — обратилась она к Ассаргадону. — Я привела к тебе гостя.

Царь ответил на незнакомом языке, однако Пэрри понял его. Ведь в Аду все языки, независимо от их происхождения, были общими.

— Сначала я желаю насладиться тобою, сладчайшая обольстительница моей юности, — ответил Ассаргадон, выбираясь из проруби.

— Твое слово, господин, — обратилась Лила к Пэрри, отступая. — Или ты предпочитаешь подождать?

Пэрри даже рассмеялся. Ведь если бы он решил «подождать», ему пришлось бы стать свидетелем весьма пикантной сцены. С другой стороны, наблюдать за тем, как Ассаргадон тешит свою похоть с дьяволицей, ему совсем не хотелось.

Собравшись с мыслями, Пэрри запел, намереваясь сыграть на тщеславии царя. Несмотря на всю страсть, которую разожгла в грешнике Лила, Пэрри надеялся, что надменность Ассаргадона окажется сильнее. На его языке импровизированные стихи обладали и строго заданным размером, и ритмом, которые терялись при переводе строк на родной язык Пэрри.

— О царь Ассаргадон, послушай меня!

Прошу я смиренно и робко.

Лишь ты мог бы тайны покров приподнять, Лишь ты, величайший правитель!

Ассаргадон перестал пожирать взглядом дьяволицу. Когда-то привычная его уху лесть подействовала и теперь.

— Проси быстрее — у меня неотложное дело к этой искусительнице!

Пэрри не решился перейти на обычную речь, опасаясь, что тогда собеседник оставит его слова без внимания.

— К тебе обращаюсь я, царь из царей!

Прослышав про мощь и великую славу, Про то, как, взглянув на деянья твои, впадали в отчаянье даже владыки.

Один среди смертных мне можешь помочь.

Никто не сравнится с тобою.

Известно и то мне, о царь всемогущий, Как ум твой глубок и познанья обширны, Что все мог постичь ты, Едва возжелав, Правитель земель и наук повелитель.

Осведомленность певца, видимо, приятно удивила Ассаргадона, который наконец взглянул на него.

— Говори же, проситель! Подобного голоса я не слышал со времен пения Ллано! Излагай то, с чем пришел! Быть может, я и внемлю твоей просьбе.

— Я тайну хотел бы узнать, о великий, Заклятия тайну, что демонов губит.

Один среди смертных…

Смех Ассаргадона не дал Пэрри закончить.

— Ты слишком много хочешь, проситель! Здесь тебе никто не поможет.

Пэрри понял, что должен что-нибудь предложить в обмен. Вероятно, царь сумел бы ему помочь, если бы захотел. Но что добавить, кроме бесконечных восхвалений? Пэрри ломал себе голову, понимая, что времени слишком мало. Вода в проруби постепенно затягивалась тонким ледком. Если, чтобы растопить ее, Лиле снова придется танцевать…

Дьяволица оказалась рядом.

— Сонет, — подсказала она.

В сонете действительно упоминался Ассаргадон, но ведь его напишут только спустя многие столетия. Будет ли от него сейчас толк?

— Это единственное свидетельство его величия, — настойчиво продолжала Лила.

Тогда Пэрри понял, что у него осталась последняя надежда.

— Слушай меня, Ассаргадон, о царь царей и народов!

После того как ты умер. Судьба над тобой надругалась жестоко, Даже следа от великих творений твоих не оставив.

Я же могу обещать, что в поэзии имя твое воссияет навеки.

Царь заинтересовался:

— Моя слава будет восстановлена? И увековечена письменно?

Пэрри решил, что теперь можно перейти и на обычную речь.

— Да, в стихотворении, которое будет известно в девятнадцатом столетии, а может быть, и позже. Оно поведает миру о твоем памятнике и твоих последних словах.

Ассаргадон задумался.

— Какой властью ты обладаешь, чтобы раздавать подобные обещания?

— Я стану воплощением Зла.

Царь одобрительно кивнул:

— Что ж, отлично, я поделюсь с тобою тайной. Но тебе не станет от этого легче.

Самому Ассаргадону, похоже, тоже было нелегко. Без зажигательного танца Лилы он вновь опускался в замерзающую прорубь.

— Чтобы добиться власти, я пойду на все. Думаю, тебе понятно это чувство, величайший из царей.