Возлюбленная

– И это тоже у меня отнято, – сказала она, и он тут же принялся ее убеждать, умолял не бросать людей, не прекращать своих проповедей – ну, не проповедей, так не важно чего, но нести людям Слово Божье, ибо Оно дано ей и служить людям она обязана. Обязана!

Они дошли до каштанов-двойняшек и того белого дома, что прятался за ними.

– Ты понимаешь, что я хочу сказать? – продолжал он. – Большим, старым деревьям вроде этих даже и вместе никогда не зазеленеть так, как молодая березка.

– Я отлично все понимаю, – сказала она и двинулась к белому дому.

– Ты должна это сделать, – сказал он, догоняя ее. – Должна! Никто, кроме тебя, не может созвать людей на молитву. Ты должна прийти на Поляну.

– Я должна сделать только одно: добраться до постели и лечь. А потом я хочу думать о чем-нибудь совершенно безвредном. Безобидном.

– О чем ты говоришь? В этом мире ничего безвредного и безобидного нет.

– Есть. Голубой цвет. Он совершенно безобиден и никому не причиняет вреда. Желтый тоже.

– И ты хочешь лечь и думать только о желтом цвете?

– Мне нравится желтый.

– А дальше-то что? Ну, надоест тебе думать о голубом и желтом, тогда что?

– Пока не знаю. Чего заранее гадать.

– Ты винишь Господа! – сказал он. – Вот что ты делаешь.

– Нет, Штамп, не виню.

– Так ты говоришь, белые победили? Значит, ты так считаешь?

– Я говорю, что они явились в мой дом.

– И ты считаешь, что теперь все не имеет смысла?

– Я говорю только, что они явились в мой дом.

– Это ведь Сэти сотворила такое.

– А если бы она ничего такого не сотворила?

– Ты считаешь, что Господь отвернулся от нас? И нам ничего не остается, кроме как зря проливать собственную кровь?

– Я говорю только, что они явились в мой дом.

– Ты готова наказать Его, верно?

– Не так, как Он наказывает меня.

– Ты не можешь так поступать, Бэби! Это неправильно.

– Было такое время, когда я понимала, что это значит.

– Ты и сейчас понимаешь.

– Я понимаю только то, что вижу сама: старая негритянка разносит обувь белым заказчикам.

– Ох, Бэби! – Он облизнул губы в поисках слов, которые способны были бы заставить ее думать иначе, могли бы как-то облегчить ее бремя. – Надо выдержать, и надо терпеть. «Все проходит». Чего ты ждешь, чего ищешь? Чуда?

– Нет, – сказала она. – Я ищу то, за чем притащилась сюда: заработок, который мне выдадут с черного хода, – и она направилась к дому. В дом ее, естественно, не пустили. Взяли у нее обувь, а она стояла на крыльце, опершись больным бедром о перила и давая ему отдых, и ждала, когда белая женщина принесет ей полагающиеся десять центов.

Штамп решил идти домой другой дорогой. Он был слишком рассержен, чтобы возвращаться с ней вместе и слушать подобные ответы. Какое-то время он еще понаблюдал за Бэби, потом резко повернулся и ушел, пока встревоженный его присутствием во дворе белый сосед не сделал какого-нибудь неутешительного вывода на сей счет.

Теперь, уже в который раз пытаясь попасть в дом номер 124, Штамп сожалел о том разговоре с Бэби: слишком он был резок; не замечал, не хотел замечать ту глубокую, до мозга костей пронизывающую усталость, которая сломала эту несгибаемую женщину. Сейчас – увы, слишком поздно! – он ее наконец понял. Ее великое сердце, источавшее любовь к людям, ее уста, несшие Слово Божье,

– все это значения не имело. Они все-таки явились к ней в дом, и теперь она не могла ни одобрить, ни осудить страшного выбора Сэти. Он или Сэти могли бы спасти ее, однако лишь мучили своими требованиями, и она просто легла в постель и отказалась жить дальше. Белые, явившись в ее дом, отняли у нее последние силы.