Возлюбленная Казановы

Поистине, наглости его не было предела! Лиза просто-таки онемела, а он продолжал трещать нечто уж совершенно несуразное:

– Уверяю вас, моя несравненная, через много, много лет, когда я состарюсь и единственным приютом моих воспоминаний останется письменный стол, где оплывают свечи, где ждут зачиненные перья и шелестят большие белые листы чуть шершавой дешевой бумаги, я непременно найду в своих мемуарах местечко и для вас, и для нашего бегства сквозь огонь, сквозь мрак, и, разумеется, для той дивной скачки в карете, которая подарила мне восхитительное блаженство!

Лиза вытаращила на него глаза. Вот почему он все время говорил такими странными, круглыми фразами, словно изрекал давно заготовленные афоризмы. Так оно и было: для него вся жизнь, близость смерти, отчаяние, риск и даже любовные содрогания – не более чем заготовки для будущей книги!

– Только посмейте, – глухо проговорила она, сдерживаясь, чтобы не вцепиться в курчавую шевелюру графа.

– Ну-ну, красотка! – шутливо погрозил он. – Я-то имею на это право. Как-никак это ведь я спас вам жизнь!

Он спас ей жизнь?! О да, наверное… Но кто же, если не он, сперва подверг эту жизнь опасности? По крайней мере дважды: когда приволок ее в лапы Араторна с Бетором и когда устроил пожар. И после этого он еще смеет?!

Страх и безумная усталость, пережитые ею, при словах графа вдруг обратились в дикую, неуправляемую ярость.

– Пропади ты пропадом! Век бы тебя не видеть! Думаешь, лучшего, чем ты, на свете нет? – выкрикнула она, безошибочно угадав: больнее всего этого неудержимого хвастуна можно уязвить, если подвергнуть сомнению его мужские достоинства. – Да последний волжский бурлак куда как крепче тебя! Он всю ночь без устали ласкаться будет, не то что ты. Трепыхнулся разок – и готово, а баба, что хошь, то и делай!

Откуда взялся этот волжский бурлак, Лиза и сама не знала, но свою службу он, несомненно, сослужил. Даже при лунном свете было видно, как побелело лицо де Сейгаля.

– Что ты о себе воображаешь, самозванка?! – прошипел он с ненавистью. – Да я к тебе и не притронулся бы, когда б не думал, что имею дело с русской принцессой!

– Как же, с принцессой! – захохотала Лиза. – Как будто тебе не все равно, принцесса или нищенка подзаборная? Была б юбка, чтоб задрать! Ты посмотри на себя! – И, сама дивясь своей внезапной развязности, указала на его чресла. – Да помани я тебя сейчас пальчиком, ты враз портки спустишь!

Теперь граф покраснел; в изменчивом лунном свете лицо его сделалось сине-багровым, как у висельника. Сначала Лизе показалось, что его или удар хватит, или он накинется на нее с кулаками. Граф сдержался, и все-таки понадобилось некоторое время, чтобы он овладел собой.

Скрестив на груди руки, де Сейгаль устремил на Лизу уничтожающий взор и высокомерно произнес:

– Ты оскорбила художника! Но себе ты принесла значительно больший вред. Знаешь ли ты, что такое мемуары великого человека? Это источник бесценных свидетельств времени для будущих историков! Так вот, не сомневайся: история семнадцатого века, написанная моей рукою, будет избавлена от упоминания твоего имени![18]

Вслед за этим он повернулся и ушел, не удостоив Лизу даже прощальным словом. И все время, пока его шаги таяли в лабиринте улиц, она сидела на траве, не зная, то ли плакать, то ли смеяться, то ли умолять графа не бросать ее одну в незнакомом месте.

12. Святой Франциск, покровитель птиц

Разумеется, Лиза его не окликнула; скорее язык бы себе откусила, чем стала просить милости! Вдобавок, даже не признаваясь в этом себе самой, она стыдилась тех непристойностей, каких наговорила ему в ярости. Вообще нынешней ночью все самые низменные струны ее натуры звучали в полную мощь: кинулась в объятия к незнакомому человеку, облаяла мессира Бетора (ну он хоть стоил того!), потом – де Сейгаля… Лиза была страшно вспыльчива, но весьма отходчива. Злость на графа исчезла так же быстро, как нагрянула. Все-таки любовником он был великолепным. Только один человек в мире мог превзойти его!.. И благослови графа бог за ту настойчивость, с какой он волок ее по подземным коридорам, спасая от огня… Однако сейчас его нет, и надо спасаться самой.

Лиза внимательно огляделась и, к своему изумлению, узнала место, где находилась. Это была юго-западная часть Рима, вся, от базилики Иоанна Лютеранского и святого креста в Иерусалиме, включая Эсквилинскую и Вилиенальскую горы, между которыми стоит базилика Марии Великой, и до самого Квиринала, представлявшая собою один громадный, на несколько верст, пустырь, по которому тянулись не улицы с домами, а проездные дороги меж высоких каменных стен, заслонявших горизонт с обеих сторон. Где дорога поднималась в гору, можно было из-за высоких стен разглядеть при луне виноградники, уводящие в необозримую даль, огороды и вовсе запущенные поля, по которым там и сям из зелени кустарника высились темные груды античных развалин.