Возлюбленная Пилата

— Я так и предполагала. Но скажи, господин, почему мы выезжаем завтра? Почему не вчера или не послезавтра? Есть какие-то причины?

Колумелла потер глаза. Он действительно выглядел уставшим. «Слишком много читает папирусов, — подумала Клеопатра, — слишком много ответственности. От ответственности за меня я бы с удовольствием его освободила».

— Нужно было уладить кое-какие дела, — ответил Колумелла. — Дольше ждать мы не можем. Кампания против Ао Хидиса должна начаться в определенный день. Поэтому мы выезжаем завтра. — Он сделал небольшую паузу. Потом продолжил: — Я очень рад, кстати, что мы покидаем город завтра.

— Почему? Ты любишь пустыню, копья и смерть?

Он рассмеялся.

— Лучше умереть на лезвии меча или на острие копья, чем от камня, который в тебя бросят из темноты. Завтра день отдыха, как они его здесь называют. Вернее, по еврейскому обычаю он начинается сегодня вечером. Сумерки ворона, вечерние сумерки, — это начало суток. Сумерки голубя — это рассвет. Или наоборот. Ах, это все равно. В любом случае для евреев сегодня вечером начинается день отдыха, подготовка к празднику Пасхи. И в этот вечер они настроены выпить по меньшей мере по три чаши вина. Сегодня в каждой еврейской семье ожидается праздничный ужин. А завтра утром, для нас это будет завтра, а для них все тот же день отдыха, все они после ночи будут не совсем трезвые и начнут готовиться к Пасхе. В это время, как показывает опыт, у них нет охоты буянить. Если и будут какие-нибудь заварушки, то только сегодня. А с завтрашнего утра я прокуратору больше не нужен.

— А разве не бывает часто, что волнения начинаются именно тогда, когда люди хорошо выпьют?

Колумелла зевнул и попытался улыбнуться.

— Да, бывает. Но ты забываешь, что люди, которые должны выпить за своего бога три чаши, часто растягивают удовольствие и выпивают как минимум еще три чаши. После этого мир кажется им полным благоденствия, а римляне милыми людьми. Даже самаритяне не заслуживают того, чтобы пренебречь несколькими часами лишнего сна. А теперь иди. Увидимся завтра утром.

Таис и Арсиноя обняли Клеопатру на прощанье, не преминув при этом сделать колкие замечания насчет грубой ткани ее воинского обмундирования и ужасной шляпы.

— Нам тебя проводить? — спросила Таис.

— Лучше оставайтесь здесь, наверху. Я не знаю, что еще будет на крепостном дворе. Может быть, мне придется ждать. А может быть, мы сразу тронемся. Какой смысл толкаться там в суете?

— Я бы предпочла другую суету, — засмеялась Арсиноя. — Но мы будем вести себя примерно. Ничего другого нам не остается.

— Передать приветы Мелеагру и Леониду, если я их увижу?

Таис хмыкнула.

— А зачем? Они очень милые ребята, но пришли нам лучше парочку новеньких. Мы не любим однообразия.

Когда Клеопатра вышла во внутренний двор, то увидела каких-то людей, собравшихся у ворот. За воротами, перед крепостью, стояли несколько мужчин и кричали что-то охранникам. Часовые громко отвечали им. Было впечатление, что вот-вот раздастся звон оружия. Какой-то центурион — римлянин, который командовал самаритянами, — прошелся, явно скучая, к сводчатому выходу из крепости. Присмотревшись, Клеопатра отметила, что сборище не такое уж многолюдное и шумное. Если бы было что-то серьезное, то центурион, наверное, ускорил бы свой шаг. А он перешел к головной стороне внутреннего двора и сел на каменную скамью недалеко от входа в приемный зал Пилата.

Однако вскоре скучающий центурион появился во дворе снова. Теперь он шел быстрее. За ним следовали двое из его воинов, а между ними, подгоняемый древками копий, брел длинноволосый бородатый мужчина. На нем была накидка, достававшая до лодыжек.

Клеопатра вспомнила высказывания Колумеллы о вине и волнениях. Мужчина, как показалось ей, был евреем, но он совершенно не походил на бунтовщика. Она подумала: «А как же должны выглядеть бунтовщики?» Когда он, подталкиваемый охранниками, остановился в нескольких шагах от Клеопатры, она не почувствовала от него запаха вина.

Женщина внимательно наблюдала за ним со стороны, и мужчина, почувствовав ее взгляд, повернул к ней голову. «Приятное лицо, — подумала она. — Мягкое, но полное силы». Она обратила внимание на его руки и увидела, что это были руки ремесленника, жилистые и крепкие, не руки писаря. «Может быть, плотник, — предположила она, — или канатчик». Затем снова окинула взглядом его лицо, глаза, фигуру.