Такое явно было не по чину любому государственному деятелю. Но вполне оправдывало амбиции фаворита и интимного друга Хатшепсут, с которым она, как говорится, состояла в отношениях. Фаворит не раз в различных текстах называл себя «высокопоставленным возлюбленным своего господина», поясняя: «Он возвысил меня перед Обеими землями и сделал меня своим главным представителем и судьёй на всей земле». Он, т. е. фараон Хатшепсут, которая в силу специфики власти всегда формально оставалась одна. Впрочем, как и Сенмут, который никогда не был женат. Женское сердце, оно такая субстанция. Сама не ам и другому не дам, что в изысканном переводе звучит как собака на сене. Собака женского рода. Отношения живого бога-фараона и его фаворита особо не скрывались. Никто из светского окружения не мог осуждать верховную власть без фатальных для себя последствий, а религиозные табу при этом не нарушались – так что и жрецам не было формальных поводов вмешиваться. К тому же в этом случае распоряжения чети Сенмута выполнялись в кратчайшие сроки и наилучшим образом. Что тайны из естественного факта обычных отношений не делалось, свидетельствуют и вольные граффити, процарапанные рабочими на стенах незавершенной гробницы Джесер джесеру. Настенное народное творчество показывало любовь фараона с признаками и мужчины, и женщины с неким мужчиной, где последний занимал активную позицию.
Однако недаром говорят, что близ царя – близ смерти. Спустя годы безоблачных или малооблачных отношений (ведь фаворит слишком умен, чтобы провоцировать гнев безраздельного владыки жизни и смерти своих подданных) Сенмут попал в немилость и был казнен. Большинство его памятников было разрушено – уничтожали то имя, то саркофаг, то статуи. Но все равно в результате уцелеет десяток статуй бывшего чети и некоторые надписи. Хотя тенденция просматривалась явно – сохранение имени необходимо для существования души. Уничтожь имя, уничтожь память – и лишишь посмертия. Это – самый страшный ужас, который могли вообразить себе древние египтяне, жившие для обретения достойного посмертия. То же самое Тутмос III сделает в дальнейшем с памятью о Хатшепсут, стирая ее из обыденного мира и проклиная ее тем самым на все времена.
Немилость Сенмута вряд ли объяснима с банальных точек зрения – надоел, мол, стал хуже работать, зазнался, изменил. Наверное, все это было в рабочих дозах, но не настолько, чтобы сознательно лишать посмертия и души человека, который был тебе предан десятилетиями. Возможно другое – Хатшепсут последние годы тяжело болела, в том числе псориазом, при котором сильно зудит кожа. И при котором любовные игры становятся разновидностью подвига. Плюс диабет и рак печени. Плюс рак костей, который она заработала, пытаясь уменьшить зуд и злоупотребляя специальной мазью, содержавшей канцероген бензопирен. Все это вместе как-то свело на нет главную функцию чети – остались лишь служебные обязанности и прогрессировавшая неприязнь к партнеру, по прежнему здоровому. А еще лет за пять-шесть до смерти самой Хатшепсут умирает ее надежда, ее старшая дочь Нефрура, которую она понемногу все же готовила к единоличному владычеству, частично и для этого выдав ее за Тутмоса.
И получалось, что Сенмут уже не нужен ни как любовник, ни как безусловный авторитет для ее дочери, которую он воспитывал с детства, ни как чети. Поскольку за ним не стояло чиновничьего клана, как за другими возможными кандидатами на эту должность. А сейчас, после смерти старшей дочери, ей надо было пересматривать все расклады в своем окружении и выстраивать новые усиленные противовесы все более взрослеющему Тутмосу, уже завоевавшему славу удачливого полководца, на которого с одобрением начинала посматривать армия. Хотя поначалу она была столь уверена в своей власти над страной, что даже назначила его верховным главнокомандующим армией Египта (что свидетельствует о двух аспектах – явно молодого фараона не отстраняли от власти, все же – зять! – сублимировав его энергию на внешнем противнике, но окружали главнокомандующего преданные Хатшепсут начальники корпусов, хорошо знавшие степень свободы своего командира).
А Сенмута видеть становилось все тяжелее – и в память о прошлых счастливых годах, и в память о дочери, смерть которой невольно переносилась ею на фигуру благополучного фаворита. Она боролась с собой еще два года, но в конце концов приняла решение – и фаворит исчез из придворных раскладов, из жизни и начал стираться как личность, претендующая на душу и посмертие.