Возлюбленный враг

Джинни вернулась наверх, зная, что ей не следует удивляться и тем более — ужасаться. Порка и смертная казнь никого не удивляли и так же часто касались гражданского населения, как и армии. Так было всегда. Столб для порки и колодки были достаточно привычным зрелищем на рыночных площадях, и она редко обращала на них внимание. И конечно, ей никогда не приходило в голову сомневаться в необходимости таких кардинальных методов, и она была уверена, что ее отец, мягкий Джон Редферн, будучи судьей, должно быть, приговаривал к подобным наказаниям. Сейчас же разница была в том, что именно она была в какой-то степени виновной. И хотя здравый смысл и врожденное чувство справедливости говорили ей, что это не так, она все равно чувствовала свою вину. Ведь если даже Алекс поверил в это, то и другие поверят. Ее положение в отряде станет совершенно невыносимым, если только она не предпримет что-то, чтобы исправить ситуацию.

Она сидела в душной маленькой комнате до конца дня, с непонятным страхом ожидая захода солнца; и все-таки пронзительный сигнал горна и бой барабанов, резкий в сгущавшихся сумерках, застал ее врасплох. Сердце заколотилось, когда она подошла закрыть окно, чтобы отгородиться от внешнего мира. На лестнице послышались быстрые шаги, потом дверь открылась и на пороге появился Алекс, со шпагой и мушкетным ремнем на боку.

— Пошли, — тихо сказал он. — Пора.

Джинни смотрела на него, на какое-то мгновение потеряв дар речи. Он мог иметь в виду только одно. Не говоря ни слова, она отрицательно помотала головой, держась за спинку низкого кресла.

— Пошли, — повторил он, властно протягивая руку.

— Нет… нет, не пойду. — Она снова сильно замотала головой. Что же он за человек, чтобы ожидать от нее подобного?

— Ты должна, — сказал он неумолимо. — Это справедливость, и нужно видеть, как она осуществляется.

— Только не мне, — заявила она уже более твердо.

— Именно тебе. Ты будешь присутствовать, и тогда окончательно поймешь, что мои указания даются не просто из-за удовольствия ощущать власть.

Джинни сильнее вцепилась в спинку кресла.

— Значит, ты накажешь меня таким образом? Заставив жертву присутствовать при наказании ее обидчиков?

Вместо ответа Алекс потянулся к ее руке.

— Пойдем, Джинни.

Джинни мрачно вцепилась в спинку кресла, когда Алекс потянул ее к себе.

— Ты не можешь заставить меня сделать это, Алекс Я не пойду. — Алексу пришлось тащить ее к двери, вместе с ней и кресло, скрежетавшее по деревянному полу. Джинни отпустила этот бесполезный якорь и в отчаянии прибегла к тактике пассивного сопротивления, вдруг резко сев на пол.

— Вставай! — Алекс посмотрел на нее, дергая ее за руку.

Джинни покачала головой.

— Тебе придется тащить меня или нести всю дорогу, — сказала она с ледяной решимостью. — И я буду кричать, не переставая.

Посмотрев в ее серые глаза, горевшие решимостью, узнавая упрямый изгиб губ, Алекс понял, что проиграл. Как и все опытные бойцы, он не стал терять время на организацию упорядоченного отступления. Отпустив ее руку, он отвесил насмешливый поклон, повернулся на каблуках и вышел из комнаты.

Прежде чем встать, Джинни подождала, пока затихнут его шаги на лестнице. Теперь она точно знала, что сделает и что нельзя медлить. Лагерь опустеет, и вокруг гостиницы не будет охраны, пока длится экзекуция. Она взяла все, что необходимо, из багажа: мази и прокипяченные повязки, густую травяную пасту, из которой сделает компресс, если рубцы от плетки будут глубокими. Она быстро сбежала по лестнице и вышла на опустевший конный двор. Барабан все еще звучал, но это был единственный звук, и никого не было видно. Наверно, все обитатели гостиницы отправились посмотреть этот спектакль. Несомненно, некоторым из них он доставит большое удовольствие.

Выйдя на тропу, она проскользнула между кустами и оказалась в лагере. Здесь была охрана, но Джинни сразу честно сказала, что пришла, чтобы позаботиться о ранах арестованных. Ведь на следующий день предстоит марш, и им будет легче, если боль утихнет.

Конечно, солдаты знали, кто она и что произошло в этот день. Но она говорила так решительно и властно, давая понять, что имеет разрешение полковника проявить милосердие, смысл ее заявлений был настолько очевиден, что без дальнейших расспросов ее провели в палатку, куда должны были привести ее обидчиков.

Пока Джинни ожидала их, она с некоторым для себя интересом отметила, что совершенно не боится. В любую минуту здесь появятся разгневанные, мрачные солдаты, но сейчас они не сделают ей ничего плохого, что бы о ней ни думали. Главный вопрос, уговорит ли она их принять ее искреннюю помощь. Если они согласятся, то она в какой-то степени загладит вину и одновременно покажет, что не затаила на них злобу и считает дело законченным. Удивительно, но она ни разу не подумала о том, как Алекс отреагировал бы, если бы узнал о ее намерении.