Патти заметила, что это просто выдающееся по красоте письмо. Мой гнев улетучился, нахлынула волна сострадания и к Нагасэ, и к себе, чувство, помноженное на глубокую печаль и сожаление. В ту секунду я потерял всю броню, которой до сих пор прикрывался, и стал размышлять над доселе немыслимым, а именно что я мог бы встретиться с Нагасэ лицом к лицу просто из доброжелательности. Прощение переставало быть абстрактной идеей.
Шли дни, и все отчетливей возникало ощущение, что в искренности Нагасэ и впрямь нет фальши. Я стал яснее понимать, до чего сильную душевную травму он получил вследствие своих действий, пусть и вынужденных: участник допросов, ныне страдающий вместе со своими жертвами. Мало того, замаливание грехов отнюдь не было чем-то побочным; чуть ли не вся его жизнь оказалась выстроена именно вокруг этого. Позднее я узнал, что с 1963-го он возвращался в Таиланд более шестидесяти раз. Кроме того, он стал истым последователем буддизма, и постройка храма у моста со всей очевидностью была выдающимся достижением.
Очевидно, наше письмо — послание едва ли не с того света — вызвало в его душе настоящую бурю. Патти ответила в течение той же недели, и я сделал еще один шаг ему навстречу. Она приложила письмо от меня лично. Жена яркими, идущими от сердца словами дала понять, что со мной происходило после войны. Мои же строчки были скупыми, прохладными и формальными; на большее меня не хватило. Да мои письма никогда и не были верхом сердечности.
В первую очередь я потребовал от него информацию: правда ли, что обыски проводили конкретно на предмет подпольных радиоприемников? С чего вообще японцы решили, что в лагерях могут быть такие аппараты? И кто отдавал приказы? Я так и не отказался от мысли выявить и сохранить на все времена цепочку произошедших событий.