Возмездие

У правой стены, боком к зрителям, сделали временную выгородку: за невысоким деревянным барьером в четыре ряда поставлены скамьи. В стене за выгородкой почти незаметная дверь, за нею — помещение для охраны и подсудимых (там их, в частности, будут кормить во время перерывов). Напротив, у левой стены зала, небольшой стол для государственного обвинителя.

Рано утром незаметная дверь в стене распахнулась и конвой стал заполнять выгородку теми, кого сегодня будут судить. Потолкавшись, они уселись в четыре ряда: Зиновьев, Каменев, Бакаев, Евдокимов, Пикель, Смирнов, Мрачковский, Тер-Ваганян, Рейнгольд, Дрейцер, Берман-Юрин и другие, всего 16 человек. Трое красноармейцев, вооружённых винтовками со штыками, замерли возле деревянного барьера.

Подсудимые осваивались с обстановкой: негромко переговаривались и беспокойно вертели головами, поглядывая на большой безлюдный зал. Из фойе доносился приглушённый шум большого скопления публики. Сейчас зрители ринутся заполнять ряды.

Зиновьев, болезненно морщась, расстегнул ворот сорочки и потирал дряблую шею. Его мучила астма. Он пристально всматривался в переполненный зал, отыскивая кого-то глазами. Время от времени он с раздражением выговаривал сидевшему рядом Мрачковскому. Несколько раз он гневно махнул рукой, приказывая ему замолчать.

После перерыва Мрачковский уже не стал садиться рядом с Зиновьевым.

Обвинительное заключение прозвучало страшно: террор. Зрительный зал затаил дыхание. В деревянном загончике сидели знаменитые люди, которых народ привык видеть в президиумах и на трибунах. Они были всесильны. Самый главный из них, самый пламенный, ещё совсем недавно неистово вопил на всю планету своим тонким бабьим голосом: «Мы прольём океаны крови!» И проливали, и еще бы лили… Сейчас, в загородке, под конвоем, они выглядели жалко, обречённо.

Вышинский блистательно проделал трудоёмкую работу государственного обвинителя. Он показал себя юристом высочайшего международного класса. Под его разящими вопросами подсудимые буквально корчились. Зрители, битком набившиеся в зал, слушали с замирающим дыханием. Они увидели не прославленных политиков, а уголовную шушеру, самым подлым образом прорвавшуюся к власти в такой великой замечательной стране.

Это впечатление от ничтожности людишек, собранных в деревянной выгородке под охраной штыков, усиливалось с каждым днём, по мере того, как судебное разбирательство продвигалось к концу, к объявлению приговора.

Последнее слово каждого из подсудимых звучало, как горькое сожаление и полное слезливое раскаяние. Все говорили долго, убеждая суд проявить к ним милосердие.

Мрачковский распространился о своей боевой биографии и выразил запоздалое сожаление в том, что в своё время «не послушался предостережений товарища Сталина». Своё отчаянное выступление он завершил признанием того, что за свои преступления перед народом и страной заслуживает расстрела.

Каменев, начав говорить, вдруг сел и закрыл лицо руками. Сделав усилие, он всё же поднялся и продолжил речь:

— Пролетарская революция десять лет предоставляла нам возможность исправить свои ошибки. Но мы этого не сделали. Я трижды был возвращён в партию. Я был возвращён из ссылки по одному лишь моему личному заявлению. После всех моих ошибок мне доверяли ответственное поручение и посты. Я стою сейчас третий раз перед пролетарским судом по обвинению в террористических намерениях, замыслах и действиях. Дважды мне была сохранена жизнь. Но всему есть предел, и этот предел мы исчерпали…

Он заявил, что любой приговор суда примет, как заслуженный и справедливый.

Сильно разговорился в последний раз Зиновьев.

— Что я могу сказать в свою защиту, если слева от меня сидит фашистский террорист, засланный из Германии, такой, как Натан Лурье, а справа Ольберг, тоже засланный из Германии? Мы превратились в настоящий филиал гестапо!

Раскаиваясь, он нисколько не жалел себя.

— Мой извращённый большевизм быстро превратился в антибольшевизм. Через троцкизм я стал фашистом. Троцкизм — это разновидность самого оголтелого фашизма!

В тот день, 27 августа, отговорили все, кто находился в загородке. Вечером суд удалился в совещательную комнату.

Приговор был объявлен в половине третьего ночи.

Реакция подсудимых была различной. Всех поразил Моисей Лурье. Он вдруг дико завопил:

— Да здравствуют Маркс — Энгельс — Ленин — Сталин!

Неузнаваемо преобразился Зиновьев. Услышав страшный приговор, он вдруг потух и весь ушёл в себя.

Утром все центральные газеты напечатали краткое сообщение, что приговор суда над заговорщиками приведён в исполнение.

Капитальная приборка в доме

Ранней осенью, в сентябре, Иосиф Виссарионович приехал на отдых в Гагру, на Холодную Речку. Здесь всего два года назад они с Кировым вместе провели почти целый месяц.