Возмездие

Самым приближённым к хозяйке дома считался некто Галкин, работник Малого Совнаркома. Ольга Давидовна часто привлекала его как эксперта. Он был постоянным участником салонов, и каждое слово своей хозяйки воспринимал с восхищением. Среди гостей, однако, он уважением не пользовался совершенно. Известно было, что его образование настолько ничтожно, что Наполеоном он считал пирожное, а Галифе — военные штаны. Галкин слыл восторженным поклонником футуристов и постоянно привлекал их к украшению праздничной Москвы, к убранству массовых манифестаций. Он любил цитировать Маяковского: «Белогвардейца найдёте — и к стенке. А Рафаэля забыли?» Он считался близким человеком женоподобного Бурлюка и даже четы властных Бриков.

Сейчас Галкин развивал кипучую деятельность по установлению памятников самым выдающимся деятелям мирового революционного движения. Для этого предполагалось снести все старые памятники в обеих столицах. Новые монументы Галкин предлагал украсить изречениями героев, высеченными на постаментах, надеясь, что эти каменные цитаты явятся как бы уличными кафедрами для возбуждения в прохожих великих мыслей и намерений. Для осуществления этой затеи предполагалось объявить массовый конкурс проектов. Ведомство Ольги Давидовны принимало в этом самое деятельное участие. Внезапно хозяйка дома сменила тему разговора, голос её зазвучал вкрадчиво:

— Скажите, товарищи, как вы считаете: Горький сочувствует советской власти?

Галкин, осклабившись, немедленно откликнулся:

— А Рафаэля забыли?

Ольга Давидовна дёрнула щекой. Ей не понравилось игривое настроение своего преданного сикофанта.

— Мне известно, Горький затеял эту свою «Всемирную литературу», чтобы собрать там одних мошенников. И потом… Говорят, он скупает драгоценности. И уже собрал прекрасную коллекцию. Хорошенькое дело — классик-спекулянт!

— Говорят, старичок интересуется порнографическими альбомами. Денег не жалеет, — вклеил Галкин.

Со строгим лицом хозяйка пристукнула кулачком:

— Убирать надо не только старые памятники. Нам нужны новые классики!

— Да уж… — отозвался кто-то из гостей, — хлама достаточно!

В эту минуту в столовую ввалилось пополнение, — приехал Штеренберг со своими приближёнными. Штеренберг руководил в Наркомпросе у Луначарского управлением изобразительных искусств. Началось рассаживание. Сразу сделалось шумно. Штеренберг приехал прямо с какого-то затянувшегося совещания. Ольга Давидовна одними глазами, как посвящённая, спросила его: «Ну, как?» и он ответил также взглядом: «Всё чудесно!»

Быстро подзакусывая и продолжая переглядываться с хозяйкой, Штеренберг вдруг схватил салфетку и крепко вытер губы.

— Олечка Давидовна, я думаю, мы теперь можем порадовать товарищей. Чего уж… Решение принято. Ваше мнение?

Хозяйка милостиво кивнула:

— Я думаю, да. Скажите им. Я разрешаю.

Застолье замерло в ожидании. Выдержав паузу, Штеренберг сообщил, что после долгих переговоров сегодня наконец-то достигнуто соглашение: сюда, в Москву, приезжает великий архитектор современности Корбюзье.

Последовал взрыв восторженного восхищения.

Раздалось «ура!».

— Давно пора. Ломать, ломать всё к чёрту! Глаза бы не глядели. Хлам, утиль. Перед Европой стыдно.

С сияющим лицом хозяйка обещала:

— Москву скоро будет не узнать. Все эти Кремли, Василии Блаженные… Начинается настоящее возрождение!

— Ренессанс! — воскликнул Галкин.

Штеренберг призвал расшумевшееся застолье к тишине.

— Товарищи, позвольте вам представить настоящего поэта, — объявил он и милостиво взглянул на потрёпанного человечка, суетливо подбиравшего с тарелки.

Ольга Давидовна приставила к глазам пенсне.

— Читай! — приказал Штеренберг человечку. Утеревшись кулаком, поэт поднялся и устремил взгляд в потолок. У него оказался зычный голос, никак не вязавшийся с тщедушной фигурой. Видимо, в расчёты Штеренберга входил и этот разительный контраст. Слушая, он отбивал пальцем суровый ритм стиха.

Сердца единой верой сплавим.
Пускай нас мало. Не беда!
Мы за собой идти заставим
К бичам привыкшие стада![2]

Последовал новый взрыв восторга.

— Ну… вот же! А то… Какие-то Блоки-Шмоки. Всякие там Горькие-Сладкие. К чёрту всех! Извините, наша бесценная Олечка Давидовна. Но… надоело!

Постучав вилкой по тарелке, Штеренберг призвал гостей к порядку.

— К сожалению, товарищи, нам предстоит процесс долгий и непростой. Наследство досталось тяжелейшее!

Доверительным тоном, как своим, хозяйка сообщила:

— Мне Лёвушка сказал, что скоро будут приняты решительные меры. Самые решительные! Большего я сказать вам не могу. Но. ё подождем, подождём. Надо подождать.

— Олечка Давидовна, — обратился Штеренберг, — хочу припасть к вашим коленям. Мне необходимо увидеться с Львом Давидовичем. Дело серьёзное. Пора смести всех этих рафаэлят и пушкинят! На закупочной комиссии кипят настоящие бои. Мне не жалко миллиона Кандинскому, Малевичу, Шагалу. Но всякие там Коровины, Савраскины, Шишкины-Мишкины!