Возмездие

— Знаешь, я бы что сделал? Я бы о смерти Ильича не объявлял. Их вожди сходят в могилу, а Ильич как был молодой, так и есть. И тогда в ответ на такое чудо весь пролетариат поднялся бы, как один, и объявил мировую Республику Советов. И уже только после полной победы мировой революции мы бы сказали миру правду об Ильиче. И тогда знаешь что было бы? Весь мир не согласился бы с нашим сообщением и постановил бы считать Ильича бессмертным вождем революции.

Крикман — человек другого душевного склада. Думать такими сказочными категориями он не умеет.

— А ведь это они его убили! Они! — с ненавистью сказал он. И переведя дыхание: — Они даже представить себе не могут, в какую силу обернется даже смерть Ильича, так что долго им не торжествовать.

Они снова молчат. Где-то далеко-далеко перекликаются перепела, после их крика тишина вокруг становится еще гуще.

— Нелегко тебе там будет, — возобновил разговор Крикман. — Оружие у тебя надежное?

— Браунинг, второй номер. Если дойдет до стрельбы, капитану Секунде жить ровно по его фамилии.

— Хочешь, финку дам? Бритва!

— Обойдусь.

— Черт побери, угостить бы тебя — и нечем.

— Угости махрою и побудь со мною, — игриво затянул Сыроежкин известную в те времена бандитскую песенку, и Крикман серьезно, без улыбки, стал ему вторить. Они были молодые ребята, Гриша и Ян, и они не думали о грозящей им опасности.

— Ты капитана Секунду случайно не видел последнее время? — вдруг спросил Сыроежкин.

— Да третьего дня видел. Корова вон с того польского хутора перешла на нашу территорию, и мы ее возвращали по принадлежности. Почему-то на переговоры явился сам капитан Секунда. Назвался он начальником польской пограничной стражницы. Но я-то его физиономию знаю по фото.

— Как он вел себя?

— Веселый был. Стеком помахивал. Нашего начальника заставы угостил папироской. Спросил, как он живет, как семья, не нуждается ли в чем, чего нет в России.

— Ну и что начальник?

— Да послал его куда подальше…

— Зря, — огорченно сказал Сыроежкин. — Капитан Секунда, очевидно, хочет завести свою систему перепроверки наших с ним связей. Может, для этого и бедную корову загнали на нашу сторону. Эх, зря… Значит, он был веселый?

— Все шутил, придется, говорит, корову распропагандировать обратно, на польский лад, после того как ее обработали коммунисты. А начальник в ответ — если, говорит, корова умная, вы из нее и клещами наших идей не вырвете.

— Так, так… Значит, настроение у капитана было ничего? — задумчиво, соображая что-то, повторил свой вопрос Сыроежкин.

В полночь они простились в притихшем лесу возле пограничного знака, и Сыроежкин зашагал в сторону Польши.

Хозяин польского пограничного хутора, как только убедился, что Сыроежкин из тех, о ком он имел специальное указание капитана Секунды, погнал жену к начальнику пограничной стражницы. Не прошло и часа, как оттуда прикатила бричка и Сыроежкина еще ночью отвезли на железнодорожную станцию и посадили в почтовый вагон, прицепленный к товарному поезду.

Чем была вызвана такая спешка? Нетерпеливым интересом к портфелю Сыроежкина? Или, может быть, желанием поскорей получить в свои руки самого курьера?

Сыроежкин не стал ломать над этим голову — в конце концов он ровно ничего изменить не может, а должен быть готов к худшему…

Капитан Секунда принял Сыроежкина подчеркнуто официально, даже не стал при нем просматривать доставленные им материалы. Спросил холодно и учтиво:

— Как дошли?

Сыроежкин в ответ только пожал плечами.

— Вы идите в отель «Палас», там вам заказан номер, поговорим завтра, — сухо сообщил Секунда.

Сыроежкин устало поднялся со стула, потянулся до хруста всем своим крутым телом и обронил устало, доверительно:

— До завтра, капитан…

Григорий медленно шел по незнакомому городу. Погода была хорошая, до сумерек еще далеко, и делать сейчас в гостинице нечего, можно погулять.

По узенькой наклонной улочке старого города он направился к центру и по дороге глядел на мрачные толстостенные храмы и древние дома с окошками-бойницами.

Он вышел на довольно оживленную улицу, которая вела к центру города.

— Гриша! Ты ли это? Вот судьба! Где увиделись! А? Ты только подумай! А? — беспорядочно выкрикивал стоявший перед Сыроежкиным человек в потертом пальто и с небритой физиономией. — Ты что, не узнаешь меня?

Сыроежкин уже знал, кто это. В самом начале гражданской войны, когда Григорий служил комендантом военного трибунала в красной дивизии Киквидзе, этот поляк по фамилии Стржалковский, неведомыми путями попавший в Россию, служил в тюремной охранке и, привозя в трибунал заключенных, каждый раз имел дело с Сыроежкиным… Этот тип постоянно интересовался, где можно достать кокаин или гашиш, и позже его судили за участие в афере с наркотиками.

Но для поляков то, что Стржалковского судил советский суд, заслуга. Сыроежкин уверен, что он работает теперь в польской охранке. Все это промелькнуло в голове Григория, пока поляк тряс его руку, и холодок прошел по его спине. А Стржалковский мельтешил перед ним, и в его глазах Сыроежкин видел радость.