Возмездие

— Я это дело так не оставлю, — предупредил Орешкин. — Если и в этот раз не назначите расследование, то я заявление свое выше отправлю. По инстанции.

— По инстанции, — повторил Левченко задумчиво. — Что ж, я вижу, ты серьезно настроен.

— Очень серьезно, товарищ генерал. Так и знайте. Если раньше у меня подозрения были, то теперь — полная уверенность. Взять последние вылазки Вальтера этого… Настоящие военные операции. Налетели, зачистили, отступили. По сводкам, на инкассаторов «Прима-Банка» им трех минут хватило…

— По сводкам? — переспросил Левченко, и глаза его сверкнули. — А каким образом ты, голубь мой, к оперативной информации доступ имеешь? Выходит, ты до сих пор к нашей базе данных подключен? Непорядок.

— Я же для дела! — попытался защититься Орешкин.

— Для дела он! Деятель какой выискался. Ладно, ступай, деятель. Приходи… э-э… давай послезавтра. Устраивает? Можно в первой половине дня. Детально обсудим версию твою. До этого я должен лично факты некоторые проверить.

Спровадив правдоискателя, Левченко некоторое время сидел неподвижно, наливаясь злобой и густым бордовым цветом. Потом вызвал к себе начальника отдела коммуникаций Швыдкого и устроил ему такую головомойку, что тот, устрашенный генеральским гневом, растерял всю свою показную маскулинность и едва не наложил в штаны. Левченко приказал ему немедленно заблокировать Орешкину доступ к компьютерной базе МВД и заодно занести его пропуск в черный список, чтобы не мог являться в управление, когда ему вздумается. После этого генерал все же воспользовался безотказной секретаршей для снятия напряжения.

— Уф-ф, — сказал он, переводя дух. — Ты у меня молодец, Светуля. Тебя упрашивать ни о чем не приходится, все с первого раза понимаешь. Все бы так. А то развели в стране либерастию. То не хочу, этого не буду… Всякие орешкины себя вольготно чувствуют, права качают.

Генерал Левченко и отставной капитан Орешкин жили вроде в одном государстве, но на разных его уровнях, в непересекающихся измерениях, так что представления их о порядке и справедливости были фактически полностью противоположными. Интересы, допустим, оленей и волков никогда не совпадают и совпадать не могут, такова уж их природа. Орешкин был другого вида и класса, он принадлежал к иной породе людей.

Скорее всего, если бы его попросили пофилософствовать на эту тему, он отказался бы. Не слишком ценил Орешкин слова и не доверял им. Он был так устроен, что судил людей по поступкам. К примеру, поведение генерала Левченко нравилось ему все меньше и меньше. Он не поверил его обещаниям и заранее знал, что послезавтра, услышав знакомую песню, больше не будет оттягивать, а купит билет в столицу и отправится искать правду там.

Он не мог иначе. Не получалось. Таким уж уродился. Или так его воспитали, теперь не разберешь. Но жена перед их разводом назвала его правдолюбцем и произнесла это как приговор. Для нее это был синоним «неудачника», «лоха», человека не от мира сего.

«Ну что, — спросила она напоследок, — доволен, правдолюбец?»

Он тогда все добивался от нее признания. Он точно знал, что Галина ему изменяет, и хотел одного: правды. Признайся она, он бы понял и простил. Но она упорно стояла на своем, отрицая очевидные факты. Орешкину пришлось разыграть комедию с отъездом в командировку и неожиданным возвращением домой ночью. Тогда-то Галина и спросила, доволен ли он? Нет, он, конечно, не был доволен тем, чему стал свидетелем, однако ни о чем не жалел, даже о ее уходе к другому. Потому что лучше знать правду, пусть самую горькую и отвратительную, чем пребывать в неведении.

Одно огорчало Орешкина. Ребеночка ему Галина так и не родила, а он очень хотел детей. Он любил их. Если бы ему предложили описать идеальную женщину, то у него получился бы образ, очень близкий к классическому образу мадонны. В его мечтах никогда не было ничего порнографического. Близость всегда была неразрывно связана с большой дружной семьей. Вот чего Орешкину не хватало. И правдой невозможно было как-то заполнить ту пустоту, в которой он постоянно пребывал.

Его спасением, его отдушиной стал дом старшей сестры Нади. Муж ее бросил за упрямый характер, что было фамильной чертой Орешкиных. Она сама растила и воспитывала двух детей, семилетнего Павлушу и пятилетнюю Полину. Орешкин души не чаял в племянниках. Оставшись без работы, он все дни пропадал у сестры, помогая ей по хозяйству и возясь с детворой. Племянники его тоже любили и порой, забывшись, могли назвать папой, отчего на сердце Орешкина становилось тепло и просторно.

Вернувшись из управления, он, как всегда, отправился к Наде, уложил малышню, построил с ними город из кубиков, порисовал, полепил, а вечером повел кататься на санках. Обычно они с радостью шли гулять с дядей, но тут вдруг заартачились.

— Нет, не завтра, — строго сказал им Орешкин. — До завтра снег сойдет. Сегодня последний саночный день. Айда на горку, пока не растаяла. Нужно подышать свежим воздухом перед сном. Целый день в четырех стенах просидели.