Возмездие

— Это было бы лучше всего. Видимо, придётся пожить в вашем городе.

Шуберту было непонятно, почему вдруг советский разведчик интересуется каким-то сварщиком. Но он, сам опытный подпольщик и конспиратор, вопросов не задавал.

— Пожить в городе, — повторил Шуберт. — Тогда придётся где-то работать. Нужна легальность.

— Да. — Аскер встал, прошёлся по комнате. — У меня хорошие документы. Очень хорошие. Не страшна никакая проверка.

— А свидетельство шофёра есть? — вдруг спросил Шуберт. — Ведь вы неплохо водите машину. Помню, как петляли на своём «штеере» там, в лесу.

— Шофёрское удостоверение в порядке. Но прежде хотелось бы изменить внешность.

Шуберт вопросительно поглядел на собеседника.

— Не думайте обо мне слишком плохо, — сказал Аскер. — Никаких накладных бород или повязок на глазу. Просто обрею голову, чуть отпущу усы. И — очки. Обычные. Скажем, со стёклами плюс один, простенькие…

— Это будет.

— Затем костюм. Что-нибудь типичное шофёрское — фуражка с лаковым козырьком, куртка поскромнее, бриджи, высокие башмаки на шнуровке.

— Для этого потребуется время…

— Что ж, подожду. Все равно надо, чтобы отросли усы, — усмехнулся Аскер. — Иначе слишком опасно. Тот, с кем я столкнулся у дома с проходными дворами, хоть мельком, но все же видел меня.

— Есть ещё вдова Герберта Ланге. Вначале у меня мелькнула мысль предупредить её, чтобы помалкивала. Но, подумав, понял, что делать этого нельзя.

— Ни в коем случае! Она в таком состоянии… — Аскер опустил голову. — Бедняга Герберт… Как все нелепо получилось! Представляю, как Лизель убивается. И конечно, считает меня мародёром, вором, словом, самым большим мерзавцем.

— Ничего, будем надеяться, что все обойдётся, — ободряюще сказал Шуберт. — Ведь фотографии вашей они не имеют… А вот со мною посложнее. О, меня знают великолепно! Каждый шпик может заприметить. Поэтому днём не выхожу, в ночное время — лишь в случае крайней необходимости. Как, например, сегодня. А в общем, рискую ничуть не больше любого солдата, который под пулями идёт в атаку… — Он помолчал. — Да, тяжело. Тяжело, но нам не надо другой жизни, пока не кончится война и Германия не вздохнёт свободно. Подумать только, что они сделали с людьми, как искалечили их души! — Шуберт встал, взволнованно заходил по комнате. — Иной раз спрашиваю себя: неужели это тот самый народ, что дал миру Гёте и Эйнштейна, Бетховена и Баха?… Нет, нет! — воскликнул он, видя, что Аскер сделал протестующий жест. — Хотите сказать: это не народ — кучка предателей и прохвостов? Знаю, все знаю. Но почему они взяли верх именно в моей стране!

Он смолк. Молчал и Аскер. Так прошло несколько минут, Шуберт снова сел, нервно постучал пальцем по столу.

— Я знаю: они сгинут. Ни тени сомнения! Но сколько предстоит сделать, чтобы нация снова обрела себя, вновь налилась силой!.. Вы понимаете, какую именно силу я имею в виду?

Аскер кивнул, взял его руку.

— То-то же, — Шуберт вдруг широко, по-детски улыбнулся. — Но давайте о вас поговорим… Желаете вы на тот завод, где работает Висбах?

— Это было бы подходяще. Но я не знаю, какие у вас возможности…

— Кое-какие имеются. На заводе работает наш человек.

— Шталекер?

— Есть ещё и другой… Словом, попробуем. Не выйдет — попытаемся на соседний, а там будет видно.

— Оскар, — проговорил Керимов, положив ладонь на руку немца. — Год назад вы рассказывали о своей жене и дочери. Ведь они остались в лагере. И… никаких сведений?

Шуберт не ответил.

Глава тринадцатая

1

Восьмого ноября 1923 года город Мюнхен был взбудоражен. Во всю ширину мостовых двигалась пёстрая толпа. Мелькали береты и тирольские шляпы с пёрышком, штатские пиджаки и военные кителя без погон, ботинки и высокие лаковые сапоги. Но больше всего было каскеток и коричневых рубах, заправленных в такого же цвета бриджи. Демонстранты, основательно подогретые пивом и водкой, самозабвенно орали нацистские песни. Почти каждый размахивал резиновой дубинкой, хлыстом, стальным прутом.

Из баров а кабачков выбегали новые группы бюргеров, мелких лавочников, студентов, дельцов, раскрасневшихся от спиртного, с бутылками и палками в руках. Они вливались в толпу, которая все росла.

Вскоре шествие запрудило улицы. В рёве демонстрантов тонули свистки полицейских и гудки автомобилей, тщетно пытавшихся проложить себе дорогу.

Толпу вели двое.

Один был почти старик — неторопливый, чопорный, важный, с отличной выправкой, свидетельствовавшей о том, что это бывший военный. Другой — лет тридцати, остроносый, тонкогубый, с жидкой чёлкой над лихорадочно блестевшими тёмными глазами. Первый был генерал Эрих Людендорф, второй — Адольф Шикльгрубер, Гитлер.

Так начался «пивной путч» мюнхенских нацистов, целью которого был государственный переворот.