Возмездие

—        Так помню... Меня уж допрашивали.

—        Я знаю. Но бывает ведь так, что не все сразу вспоминается, верно?

—        Бывает, конечно, — женщина опять полезла за платком.

—        Вас когда допрашивали?

—        Да вот, десятого. Когда приезжали следователи и другие мужчины.

—        Вы именно тогда узнали о смерти Новгородского?

—        Да. Ужас какой!

—        Вас это известие расстроило?

—        Конечно! Такого приличного человека... За что? Да к тому же в мое дежурство... — она осеклась, вытерла рот. — Только я следователю всех называла. Кто к кому приходил, в какую квартиру.

—        Понимаете, получается, что кто-то все же прошел мимо вас. О ком-то вы забыли. Потому что все, кто были вами названы, они к убийству отношения не имеют. Все, кроме одного: Олега Мостового.

—        Как? — всплеснула руками женщина. — Олеж- ка? Этого быть не может! Такой мальчик хороший!

—        Получается, что может. Есть ряд серьезных улик, которые против него, понимаете? Если в квартиру Новгородского не входил кто-то, кого вы не заметили, то Олегу светит большой срок, понимаете?

—        Гос-с-поди, как же Елизавета Яковлевна? Она ж его обожает. Она же не переживет.

—        Не переживет, — согласился Турецкий.

Женщина заерзала на стуле, лицо ее изображало

смятение чувств.

—        Этот следователь, что до вас допрашивал, он напугал меня до смерти!

—        Чем же? — удивился Саша.

—        Ну, грозный такой! И все про ответственность. Мол, если что скрыли, вас посадят!

—        Ну, это вы не так его поняли. Вы же могли просто не вспомнить сразу все и всех. Это нормальная реакция на стресс. Вы только что узнали о смерти знакомого вам человека, конечно, вы ошарашены, расстроены. А потом, даже если что-то еще вспомнили, испугались, что вас обвинят в халатности... Что, мол, по вашей вине преступник прошел в подъезд. Ну, правильно? Испугались?

—        Боялась, — тихо ответила Серова.

—        И напрасно! Никто ни в чем вас обвинять не собирается. Напротив: спасибо скажем и в ноги поклонимся, если что-то припомните. Ведь жалко же мальчишку! Сядет лет на пятнадцать, а то и больше. И все — считайте, нет человека. Потому что, даже если он и доживет до свободы, это будет совсем другая особь... И Елизавета Яковлевна закончит свою жизнь с вечной болью за внука... Ну как, Ирина Федоровна, можете еще что-нибудь добавить к прежним показаниям?

—        Да. Только я не знаю... Разве такие преступники бывают?

—        Какие? — как бы небрежно спросил Турецкий.

—        В общем, тогда, седьмого ноября, где-то в половину четвертого дня, дочка привела ко мне внучек. Ей-то самой нужно было в магазин сбегать, а девочек одних мы не оставляем — им по четыре года... Мало ли что. Ну и убежала. А я на внучек отвлеклась. Пока им книжку-раскраску нашла, карандаши... Только смотрю, у лифта стоит кто-то спиной. Я кричу: выл мол, к кому? А тут кабина подъехала, она туда шасть — и наверх.

—        Она?

—        Да. Она когда кнопку нажимала, я увидела ее в профиль. В темных очках. Куртка с капюшоном, джинсы. Сутулая такая. Плечи подняты. Вроде как лицо в воротник прячет. Прядь волос ей на лицо упала. Темные такие волосы. Ручка такая... тоненькая, как у девочки.

—        Волосы длинные?

—        Нет, до подбородка. Одной длины. Вроде как каре.

—        То есть лица почти не видно было?

—        В тот момент — нет. Ну, я смотрю, на какой она этаж поехала. Гляжу, к Елизавете Яковлевне. Думаю, может из собеса? А тут дочка из магазина вернулась, ну и... заболтала меня: что купила, да почем, да что не купила и почему. Такая трещотка, прости господи! И как назло, внучки чего-то не поделили, рев подняли. Пока мы их успокаивали, тут Громовы с улицы пришли. Они сами бездетные, а детей любят. Начали девчонок моих конфетами угощать. В общем, кутерьма какая-то, прости господи. Наконец разошлись они все. Таня девочек домой увела — мы в соседней парадной живем. Громовы к себе на десятый поехали. А когда кабина спустилась — эта девчонка сутулая из нее и вышла. Молодая такая, хоть и очки черные, и капюшон, а видно. Я ей: «Вы к кому ходили-то?» А она молчком мимо меня шасть — и на улицу.

—        Во сколько это было?

—        Когда она спустилась? Там минут через двадцать после того, как вошла. Значит, где-то в начале пятого. Вот и все. Я сначала про нее забыла. А потом вспомнила, да следователя вашего испугалась. Да еще испугалась, что выгонят меня с этого места, а где я другую работу найду? А мы и так с хлеба на квас... — Серова всхлипнула.

—        Успокойтесь, Ирина Федоровна, никто вас не выгонит, это я вам обещаю. И вообще, существует такое понятие: тайна следствия. Так что ничего ваше начальство не узнает. Спасибо вам, что нашли в себе мужество дать показания. Это очень важно, то, что вы мне рассказали. У меня к вам еще одна просьба: помочь нам составить фоторобот этой женщины.

—        Это что такое-то?

—        Вам объяснят. Прочитайте протокол, распишитесь, и идемте.

—        А про зятя-то, товарищ следователь, поможете, не забудете?

—        Чтоб я сдох! — охотно пообещал Турецкий.