Возмездие на пороге. Революция в России. Когда, как, зачем?

Один лишь пример: готовясь к войне и будучи – это уже доказано исторически, не эскападами Суворова-Резуна, но скрупулезным анализом архивных документов[73] – блестяще осведомленным о каждом шаге и о каждом изменении планов Гитлера, Сталин предусмотрел ожидаемые в течение первого года войны потери в размере 3,8 млн человек! Это почти три четверти всей тогдашней (и колоссальной) Красной армии, но лишь немногим больше 10 % от 35 млн чел., которые мог, по достаточно скромным оценкам, поставить «под ружье» тогдашний необъятный Советский Союз.

Эти чудовищные потери должны были стать наглядным и убедительным, не вызывающим никаких сомнений доказательством для всего мира, что агрессором является именно Гитлер, который внезапным нападением застал не подготовленный к войне в силу доверия к ранее подготовленным документам Советский Союз врасплох. Соответственно, подготавливаемый Сталиным удар, который должен был сокрушить Гитлера и, по всей вероятности, отдать под власть Сталина если не всю, то, по крайней мере, основную часть Европы, выглядел бы не как заранее спланированная агрессия, но как всего лишь вынужденный и не подготовленный заранее ответ.

План Сталина сорвался не только из-за плохого военного планирования, вызванного всеобщим страхом, обезглавливанием и обескровливанием армии, но и потому, что приговоренные им для большей убедительности к смерти в результате внезапного нападения миллионы солдат и офицеров не могли не чувствовать, что их заранее приговорили и, по сути дела, предали.

Понять этого, конечно, большинство из них не могло хотя бы потому, что подобные цинизм, коварство и жестокость попросту недоступны нормальному человеческому сознанию. Однако соответствующее ощущение не могло не возникнуть – и именно оно, по всей видимости, стало причиной массовой и мгновенной утраты Красной армией боевого духа после нападения немцев.

Именно всеобщая деморализация, как представляется, стала главной причиной того, что, несмотря на действительно массовый героизм и очаги организованного сопротивления (и даже проведение наступательных операций, не говоря уже о контрударах!), начальная стадия войны обернулась мгновенной катастрофой, масштабы которой превосходили не только первоначальные планы Сталина, но и все, что мог представить кто бы то ни было, включая немецких генералов. Помимо стремительного продвижения немецко-фашистских войск в глубь страны (которое в целом ряде случаев умерялось не сопротивлением, а техническими возможностями, так как фронта просто не было), в первый же месяц попало (в основном сдалось) в плен не менее 1 млн солдат и офицеров,[74] а за первые три месяца – более 3 млн.

Таким образом, непригодность Сталина для руководства современной Россией, для выхода из системного кризиса и проведения всесторонней модернизации заключается именно в его полном пренебрежении к ценности отдельно взятой человеческой жизни.

Она характерна и для некоторых других «внесистемных» «обуздывателей революций», – например, Наполеона, волю которого ко все новым войнам ограничило лишь то, то в результате его свершений в подвластной ему Франции почти не осталось мужчин, способных держать оружие, – они все погибли.

Уже из этого следует, что подобная жестокость является отнюдь не патологическим свойством отдельной захватившей власть личности, а вполне закономерным продуктом предшествующего общественного развития. Антигуманизм Сталина, как и Наполеона, представлял собой простое «эхо» чудовищной как по своим масштабам, так и по длительности жестокости обуздываемых ими революций – Великой Октябрьской социалистической и Великой же французской.

Кровавая ирония истории заключается в том, что революции сами воспитывают и формируют своих могильщиков. Чем более жестока революция – тем с большим равнодушием относится приходящий после нее великий лидер к отдельно взятой человеческой жизни.

Значит, чтобы будущий лидер России был свободен от чрезмерной жестокости, от равнодушия к людям, чтобы он оставался человеком, а следовательно, и по-настоящему (а не только в кратко– или среднесрочной перспективе) эффективным руководителем, предстоящие нам системный кризис и революционные преобразования должны быть значительно менее жестокими, чем революция и гражданская война.

По всей вероятности, несмотря на то, что это звучит как самоуспокоение, именно так и будет – по целому комплексу как внутренних, так и внешних для современной России причин.

Однако понимание прямой связи между меньшей жестокостью революции и большей эффективностью будущего лидера (а следовательно, и всего общества) должно восприниматься нами как средство не самоуспокоения, но мобилизации.