Возмездие. Никогда не поздно

С этого момента время для Игоря Кравца понеслось вскачь, как будто кто-то замкнул клеммы в его голове: расплата, финал спецоперации, ее середина, проникновение в дом Лесника, подготовка, экипировка в гараже, звонок Биленкова: «Есть дело». Эта обратная последовательность помогла ему воспроизвести весь день в мельчайших деталях, особенно один эпизод, когда он отказался убить девочку…

Но оставался еще один провал в памяти. Перед глазами маячил размытый образ какого-то человека, будто натянувшего на голову капроновый чулок. Он разевает рот – кажется, что-то приказывает, но слов не разобрать. Кравец надеялся восполнить и этот пробел, а пока что он завел внутренний механизм тревоги и страха перед конкретным человеком. Далее следовал приступ ярости – он мысленно рвал зубами лицо, шею, руки Виктора Биленкова…

Проклятая память!

Кравец однажды сравнил ее с сухарем, на который плеснули немного воды, нет, он не стал снова мягким ломтем хлеба, но в том-то и беда, в том-то и беда…

И только сегодня он применил так называемый метод подставления, удивившись: почему раньше ему не пришла в голову эта идея? Он привязал человека, которого забыл, к событию, которого не помнил.Это было так просто, что он долго не мог в это поверить и всеми силами старался отсрочить момент, когда получит готовый результат.

Ну же!

Один забытый эпизод и один словно преданный забвению человек. Эпизод – как бы сцена в театральном представлении, тесно связанная с развитием основного действия: он не мог вспомнить, при каких обстоятельствах был принят в опергруппу. А что, если несохранившийся в памяти человек содействовал его продвижению или был пусть незначительным, но звеном в этом деле? Две крайности (почему нет?), и они сходились, как сходятся люди разных характеров. И в этом случае два провала в памяти Кравца сливались в один. Недоставало импульса, той самой вспышки, которая позволила бы ему залатать почти все прорехи в памяти.

«Где ты?» – мысленно призывал он того парня с фотоаппаратом.

Он мысленно призывал того парня с фотокамерой. И мысленно же распахивал глаза: «Давай – ослепи меня снова!»

Игорь был готов пойти на другую «крайность»: стать часовым у той витрины с электротоварами и поджидать своего освободителя.

Тягостное, крайне тягостное чувство, когда кто-то отнял у тебя секрет, оставляя о нем только расплывчатые очертания. Он представил себе стену, на обоях которой написал что-то очень важное, чтобы не забыть, а когда вскоре вернулся в эту комнату, кусок обоев с записью куда-то исчез. Он был вырван чьей-то безжалостной рукой. И он тупо смотрел на пустое место, тщетно пытаясь вспомнить текст оставленного самому себе сообщения, даже водил рукой, как будто выводил какие-то символы. Но они походили на стекающие по стеклу капли дождя – как символы японской азбуки хирагана, а он не понимал этого языка.

Сергей Хатунцев сполоснул лицо и, опершись руками о раковину, доверху забитую грязной посудой, уставился в мутное зеркало. На него смотрел старик – с глубокими морщинами на лбу и щеках, с дряблой отвисшей кожей и крючковатым носом, испещренным фиолетовыми прожилками. «Если бы манекены умели стареть…» – как-то подумал он. Сам себе он казался затасканной, полинялой вещью. Казалось, он сумел решить задачу: как в пятьдесят шесть выглядеть на восемьдесят.

В зеркальном отражении поверх его плеча на электронных часах сменились цифры – 6:30. Пора на работу. Если он опоздает хотя бы на пять минут, его выкинут с работы. У него накопилось множество устных предостережений от начальства, а его терпение было небеспредельным.

Устное предостережение.Сергея отчего-то позабавила эта фраза, и он подумал о том, что в нынешнем мире вовсе необязательно что-то записывать. Ему показалась нелепой запись, которую он мысленно вывел на воображаемом листе бумаги: «Сергею Хатунцеву такого-то числа вынесено предупреждение за систематические нарушения режима работы». Люди стали злопамятны, а злопамятным людям пачкать бумагу вовсе необязательно. Они пачкают свою память, роняя на ее листы капли черных чернил…

– Так, еще раз опоздаешь…

Он все-таки опоздал на работу. И эта сволочь, лет двадцати семи, стриженная «под ноль», ждала этого момента.

– Я предупредил тебя, слышишь? На твое место выстроилась очередь. Если выглянешь за угол, ты увидишь ее хвост.

– Извини.

– Извини-те.

– Извините.

– Ты жалок. Ты хоть раз смотрел на себя в зеркало?