Возмездие обреченных

Смуглые руки отвели к машине. Хлопнула дверца. Прохлада ключей придала ему сил. Лица земляков вокруг умоляли его побыстрее уезжать. Он рванул машину. Энергия мотора наполнила его руки и ноги силой, как подкожное впрыскивание. Он уже все отчетливо видел и понимал, и даже глянул назад на Аурелио и помахал ему рукой. Миновав квартал, он свернул на Лос-Анджелес стрит и едва разъехался со встречным черным автомобилем с кроваво-красными огнями и воющей сиреной, спешащим к месту, которое он только что покинул.

Минго жил на Банкер Хилл, в мексикано-филиппинском районе недалеко от Сити Холла. Это был самый родной ему клочок американской земли. Он впервые появился там двенадцать лет назад, мальчиком-эмигрантом из деревни на острове Лусон, с двумя соломенными чемоданами и тысячью великих планов. Теперь ему было двадцать девять. Он полюбил печальные развалины Банкер Хилла, его меблированные прокопченные комнаты. Каждую весну, уезжая на посевную или на консервные заводы, он всегда вспоминал их как свой дом, и осенью неизменно возвращался назад.

Банкер Хилл — родные пенаты. В квартале от его жилья был парк, скорее, сквер — не более пятидесяти квадратных ярдов. Там росли пять пальм. Под ними стояла скамейка. Священная земля — Мэри Осака ступала здесь. Здесь они проводили свои тайные урывочные встречи последние три месяца. Она приходила несмотря ни на что, даже на гнев своего отца, потому что он просил ее об этом. Винсент Толетано мог называть ее японкой, но Минго Матео видел американскую мечту в глазах Мэри.

Что это были за вечера! Луна простирала свои желтые руки сквозь листву пяти пальм, внизу светился грандиозный город, и нежный голос девушки рядом с ним воспевал обетованную землю юной Америки. Она говорила ему, что Шоу Арти было лучшей американской джаз-группой, что Бенни Гудмен лучший игрок на кларнете. За двадцать минут она разъясняла ему всю ностальгию Бинга Кросби. Она познакомила его с буги-вуги и Джо Ди Маджио. Она любила Кларка Гэйбла. Он держал ее руку, и ему нравилось слушать ее, теплый ветерок подхватывал ее аромат и разносил по всему городу. Она любила автомобили и сигареты, Джо Луиса и ароматную пудру, нейлоновые чулки и Джинджер Роджерс. Она любила Фрэда Аллена и Боба Хоупа. Она обожала Рэта Батлера и Скарлетт О'Хара. Она говорила о Венделе Уилки, об оклахомцах, о Джоне Понтере, о широких брюках, о Кэбе Кэллоуэй, о депрессии и президенте Рузвельте. Америка дика и прекрасна, говорили сладкие губы девушки, говорили так задушевно, будто о любви к своему брату, своему дому, к своей жизни. И эту девушку он встретит снова сегодня ночью.

За полчаса до полуночи он уже спускался по уклону Банкер-Хилла к Сити-Холлу. Он успел принять душ, побриться, вылить на себя пригоршню сиреневого одеколона и переодеться в светло-коричневый костюм. Когда впереди показалась огромная белая башня Сити-Холла, смятение охватило его: ему вдруг представилось, что ее там наверняка нет, что он был дураком и что его планы несбыточны.

Он припарковался у таблички, предупреждающей, что стоянка категорически запрещена в любое время суток. Улица была пустынна. Луна прошла над городом и скрылась за горизонтом на севере. Несколько окон светилось в здании Сити-Холла, но у фасада было темно и пустынно. Белым каменным потоком низвергалась широкая лестница от главного входа с колоннами к тротуару. Ее нигде не было, ни на тротуаре, ни на ступенях, ни у колонн. Появился троллейбус. Он напрягся, вглядываясь. Вышла высокая женщина в брюках. Он хлопнул в сердцах по рулевому колесу и откинулся назад. Мэри Осака не носила брюк, и она не была высокой. Он включил радио. «Звездно-полосатый стяг» разлился в ночи. Он слушал, но слышал только грохот собственных мыслей, гвоздящих его одним словом — дурак. Музыку перекрыл колокольный звон. Полночь — радиостанция заканчивала вещание. Маленькая фигурка показалась из-за колонны наверху и стала спускаться по ступеням. Это была она! Она шла, как куколка, но на него это произвело такой эффект, будто навстречу ему по ступеням Сити-Холла маршировала десятитысячная армия. Он одурел от восторга.

Семеня ножками, она спешила к нему, и, когда он увидел, что у нее с собой все необходимое для короткого путешествия, он понял, что ее мысли были такими же, как его, и ее планы совпадали с его, и неожиданно он пылко и зычно затянул «Звездно-полосатый стяг», так как у него не нашлось иных слов, равносильных его радости и упоению. Она открыла дверцу и проскользнула внутрь, щедро одарив его широкой улыбкой и ароматом духов. Вцепившись в рулевое колесо, с побелевшим от невыразимого восторга лицом, он не мог шелохнуться. Она встала на колени на сиденье, бросила свое пальто и сумку на пол, положила свои теплые руки ему на уши и поцеловала его холодными и свежими, как салат, губами.

— Ох, Минго. Сумасшедший Минго!

Он по-прежнему пребывал в оцепенении.