Возьми меня, моя любовь

Сажусь в кресло, и когда голова вымыта, читаю «Реппублику» от первой до последней страницы, предоставляя мальчику-панку работать бритвой.

Полчаса спустя складываю газету, поднимаю глаза и вижу в зеркале незнакомку: мои волосы отправились на фиг, больше того, рыжие пряди, разбросанные по полу, сметает проворный уборщик; думаю, теперь мне не хватает только пирсинга в носу или на брови.

— Я тебя такой вижу, — заявляет довольный юнец. Киваю, расплачиваюсь и выхожу.

В переполненном автобусе, пока меня плющат и толкают, испытываю новое чувство: синдром Сигурни Уивер. Далеко штурм унд дранг моей романтичной юности, и старый слоган: жизнь — вторая профессия… Фу! Сейчас я оцениваю мир суровыми и бесстрастными глазами, новообретенным взглядом ярого милитариста.

Возвращаюсь домой.

Целый час по телефону с Бруной разговариваю о настоящей любви. Я озадачена, а она спорит.

— Не становись циником, — слышу я.

— Я не циник, я бронетранспортер.

— Ты гонишь, — отвечает Бруна. Может быть, она не чувствует, как лязгают фоном мои новые гусеницы? — Это потому, что с Саве покончено, — добавляет она, — или потому что тебя посетила эта дивная идея сбрить волосы.

Я говорю об этой заразе почти час, а Бруна притягивает за уши бардов и поэтов, чтобы уломать меня сменить точку зрения. В конце концов я рассказываю о знакомстве с пегобородым пятидесятилетним университетским доцентом. Краткое резюме: не курит и треплется только о себе.

— Много болтает?

— Еще бы! Банальности, но эффектные. Тридцать лет, как он повторяет их всем, хотя с либидо у него проблемы.

Я знаю таких людей. Порой они демонстрируют глубочайший интерес, между тем как в реальности ты надоел им до смерти.

— Встречаешься с ним?

Я уже видела его дважды. Ходила искать на факультет, студентки толпились возле кафедры, заканчивалась лекция. Профессор утек в свой кабинет: фотографии из кругосветного турне, увесистые тома в стопках между всевозможными бумагами, компакт-диски с Микеланджели[2] и Шостаковичем, торжественность, с которой он вещает о непонятных вещах…

— В яблочко?

Вздыхаю и протестую:

— Ничего подобного.

Кладу трубку и не знаю, чем заняться.

Перечитываю заметки о поджигательнице. Как их использовать? Я могу написать роман о женщине для женщин. Банально? Да, банально. Я дала слово (кому — так и не поняла) не писать больше о себе. Неужели это безнадежно?

А еще у меня завалялся старый рассказ о проститутке, молодой Венне Равенне (мой вечный заскок — истории о проститутках), рано или поздно нужно пересмотреть его, кое-что выбросить… К счастью, снова звонит телефон.

— У тебя было занято.

— Мы с Бруной говорили о настоящей любви.

Слышу, как Эмилио смеется.

— Сегодня я побрила волосы. Теперь похожа на Сигурни Уивер.

Снова смех.

— И как поживает то, что от тебя осталось?

— Без копейки в кармане, постройнела в талии, немножко хочется творить…

— Все разом?

— Нет. Я проснулась, съездила, отдублировала порно и в наказание сходила к «Парикмахеру Джоди».

— Бездельничала весь день.

— Можно и так сказать.

— Хочешь, увидимся?

— Нет, ты меня угнетаешь.

Его голос смягчается.

— Так приятно просить о помощи. Только нужно делать это вовремя…

Дерьмо, не говори так. Если мы увидимся, я в одно мгновение могу перейти от «Чужого» к «Когда Гарри встретил Салли», а сейчас это лишнее.

— Я устала, иду спать.

— ОК, до завтра.

11 Вероника

В девять утра, как муссон, в дом врывается Вероника и переворачивает вверх дном идеально прибранную кухню: опрокидывает сахар, вскрывает жестянку с кексами, оставляет молочный шоколад муравьям на приступке и устраивается за столом на моем месте. Спокойно, я почти привыкла.

Топот по лестничному маршу, соседка спускается, звонит и входит, будто так и надо. Блондинистый хвост, 19 лет и 48 упакованных килограммов. Вероника работает копирайтером в рекламном агентстве, но мечтает поехать в Нью-Йорк и стать телеведущей (нереально, разве что на 5 канале). Пока что, кроме посещения DAMS[3], она довольствуется изобретением слоганов для рекламных роликов на местном радио.

Пока готовлю завтрак, выслушиваю привычные нападки на Тони, ее отца. Вероника живет с ним — матери след простыл давным-давно — и вряд ли кто-то назвал бы их отношения счастливыми.