Возможна ли христианская fantasy?

Тирада Э. Геворкяна, прозвучавшая на «Бастконе», дает, как мне представляется, единственно правильный ответ на этот вопрос. Мэйнстрим и фантастика — параллельные миры, которые нигде не пересекаются, но параллельны в них не литературные факторы, а человеческие. У писателей, принадлежащих к одному из этих двух направлений, разные издатели, разные круги общения, разные авторитеты. Переход из одного мира в другой равносилен эмиграции, и писатель-фантаст, оказавшись в стане мэйнстримщиков, мгновенно теряет все свои очки и вынужден начинать с нуля. А там уж свои бизоны… Обложка может быть либо яркой-глянцевой, либо «стильной». Стеллаж в магазине может быть либо сразу после классики, либо в глубине, возле детской — читатель разберется и отыщет.

Эрго: сиди в своей тусовке и не рыпайся.

Для меня чрезвычайно актуальна проблема принадлежности/не принадлежности к фантастике. Предпринимались мною даже вялые попытки эмиграции в параллельный мир, но там действительно уже самовыражаются другие, с чугунной седалищной частью, и потесниться не хотят.

С другой стороны, как совместить православие как личное мировоззрение и fantasy как способ писать? Невозможно ведь поститься-молиться, одновременно с этим сочиняя про феечек, друидов и проч.! «Пропитывать» или «подсвечивать» свои произведения общим христианским духом, как это сделано, по общему мнению, во «Властелине Колец»? В определенной степени «подсветка» — это, конечно, выход, хотя все-таки он представляется большим компромиссом.

Можно попробовать подойти к решению проблемы с другого бока.

Если бы, скажем, Павича не «присвоил» вовремя мэйнстрим, то он бы проходил по ведомству фантастики. Отнесение его к «ним», а не к «нам» было произведено механически — путем захвата. Вадим Назаров, который, видимо, уже тогда замышлял эмиграцию из фантастики в мэйнстрим, прихватил Павича как какой-нибудь перебежчик — военные секреты. В первые годы перестройки Умберто Эко выходил с голыми бабами на обложке и продавался рядом с fantasy, но потом Эко «отбили». То же самое могло случиться и с Павичем.

Назовем стиль, которым написаны его произведения, по старинке — «магическим реализмом». Попытку писать в этом ключе предпринимали и Айтматов, и Астафьев — представители как раз мэйнстрима. В одной серии с Толстым и Ремарком издается Владимир Орлов («Альтист Данилов»), а уж это ли не фантастика! Просто Орлов начинал с мэйнстрима — да так там и остался.

Приведу пример «православной fantasy», где в основу сюжета положено житие святого. Автор безусловно верит и в реальность этого жития, и в этого святого. У Бориса Зайцева есть рассказ о лохматом сердце, которое обладатель долго пытался умягчить и даже смолоть на мельнице. Чем не «павичевщина» — а выходило в православном издательстве.

Итак, на вопрос «возможна ли православная fantasy?» я получаю неожиданный ответ: возможна. Ее приметы:

1. Автор в силу ряда обстоятельств, часто случайных, принадлежит к тусовке писателей-фантастов.

2. Автор является православным христианином на самом деле.

2.1. Следовательно, автор действительно верит в те чудеса, которые описаны в Евангелии и житиях святых.

3. В своих сочинениях автор не заигрывает с чуждыми ему идеологиями (например, с буддизмом, язычеством, рерихианством и т. п.), а строго держится собственной. Следовательно «хорошей» ведьмы в его произведении быть не может, «равновесия добра и зла» — тоже.

4. «Чудесной» составляющей сюжета может быть любая святоотеческая история, изложенная опоэтизированно, с приключениями, переживаниями, диалогами — в общем, художественно.

Вот еще пример. Есть один святой воевода, он жил в Византии и сражался с болгарами. Как-то раз он сумел избежать большого соблазна и не впасть в смертный грех (прелюбодеяние). На другой день он увидел такой сон: будто находится в воздушном пространстве и перед ним сидит некто светоносный и страшный, а земля — далеко внизу, и там кипит битва. Сперва одолевали греки, но вот некто страшный переложил левую ногу на правую — и одолели болгары. Все поле было устлано мертвыми телами греческих воинов, и зеленело травой только одно место — как раз такого размера, что там мог поместиться один человек. «Это место — твое, — сказал воеводе некто страшный. — Ты сам себя спас, когда победил соблазн».

Кто может использовать этот сюжет, прочитанный на «Православном радио Санкт-Петербурга»? Какой-нибудь мэйнстримщик, вроде П. Крусанова? Вполне. Не «какой-нибудь», а Павич? Несомненно. Писатель-фантаст, вроде Дэна Симмонса? Конечно. Ник Перумов? С некоторой переменой доминант — да. Лесков или тот же Борис Зайцев? И они тоже!