Возможная жизнь

Началась «Забудь меня», и музыканты впервые, по-моему, стали сыгрываться по-настоящему, работать с полной отдачей. Да и вид у Ани, тоже впервые, стал довольный. Она держала взятый ими высокий темп, исполнив беззаботную «Сумеешь взлететь», голос ее раскачивался, как на качелях, вверх-вниз. В финальной фразе, перед самым переходом в другую тональность, Аня стремительно приподнялась на своем табурете и ткнула пальцем вверх, весьма буквально подсказывая музыкантам. И они поняли.

После чего Аня представила каждого из них, а затем сказала:

– Ладно, для прикола мы сыграем песню, которая много для меня значит. И, Фредди, я не знаю, здесь ли ты. Почему-то думаю – здесь. Так что спасибо за цветы. Я буду петь для тебя.

Я боялся услышать «Песню для Фредди», однако журчащая басовая партия и звон гитар оказались вступлением к «Крепче». Аня пела ее так же, как в клубе Сохо в первую нашу ночь. Ее ставший хрипловатым голос выводил «Путем далеким, непонятным / Одной мне страшно идти» с прежней трепетностью.

Вернувшись за рояль, Аня спела гипнотическую «Джулию в судилище снов» и «Вулф-Пойнт» с ее леденящим соло трубы. Потом заиграла «Другую жизнь», и вот ее я выдержать не смог. Закрыл ладонями уши и ждал, когда она закончится.

Еще несколько ритмичных песен – Аня вернулась к гитаре, чтобы спеть «Не говори по-испански», где солировала гитара с потрясающим ироническим фламенко, затем «Город на холме» и «Девятнадцатый выход», затем поблагодарила всех, кто ее слушал, и собралась уходить. Публика зашумела, упрашивая ее продолжить.

– Конечно, я могу и продолжить, – сказала Аня. – Вот вам продолжение. Это последнее, что я спою.

Она выпрямилась перед микрофоном – мне показалось, дернувшись от боли – в бедрах, в коленях, в сердце? Зазвучал мечтательный тенор-саксофон, зашипели тарелки, осторожно вступила бас-гитара. В первый миг я не узнал песню, но потом прозвенел уменьшенный септаккорд, взятый Аней на гитаре, и зазвучали слова: «Фрида, не позволяй им настоять на своем».

В альбоме трек занимал восемь минут, и, когда Аня запела, я посмотрел на часы. Мысль, что миру осталось слышать этот великолепный голос всего только семь, а вот уж и шесть минут, была невыносимой. Публика замерла, а песня раскрывала перед ней напоенные зноем равнины, облака пыли, запах масляных красок, гул Мехико и посреди всего этого – бескомпромиссный голос одинокой девушки из Девилс-Лейка.

Что сделал я? Да ничего, сыграл несколько вещей забавы и денег ради, но, пока она пела, я чувствовал масштаб того, что попыталась сделать Аня, – этой попытки преодолеть пределы воображения, почувствовать, как твое сердце бьется в чьей-то еще жизни, – и понял, сколь многого ей это стоило.

Я смотрел на часы. Оставалось около минуты, начался последний куплет с его неуверенным окончанием: «Может, это больше, чем тебе под силу, – / Но если бы нам было выбирать дано…»

А когда затихла последняя нота, Аня поступила так же, как в день нашего знакомства на ферме, когда она решила, что на сегодня сказала достаточно. Не было ни подобия киношного «затемнения», ни прощания. Она сняла с плеча гитару, поставила ее в стойку, коротко поклонилась залу, повернулась на каблуках и пошла со сцены, – я видел, что она изо всех сил старается не хромать, выходя из луча прожектора, ведь я знал наизусть каждую пору ее кожи, – шагнула в черноту кулис и исчезла.

Бекки хотела, чтобы я купил в Лондоне квартиру, поскольку жаждала приезжать сюда почаще, поэтому на следующий день я отправился посмотреть один дом близ Хокстона, старое викторианское здание с высеченным над входом названием: «Сент-Джозеф-Западный» – раньше тут располагался работный дом или что-то в этом роде, а теперь – сплошные сауны да тренажерные залы.

В общем-то мне там не понравилось. Не хотелось мне с головой окунаться в столь богатую историю, в незадавшиеся жизни других людей. В моем возрасте я начал жалеть молодежь с ее борьбой и отказался от всех тех жизней, какие прожить уже не успею. И больше не испытываю зависти, глядя на красивых женщин, которые делятся своими замыслами со смеющимися мужчинами.

Так что я сказал риелтору, что позвоню завтра, нашел паб и устроился там на веранде под тентом. Вокруг меня ребята в костюмах что-то выкрикивали поверх бокалов лагера женщинам-коллегам в яркой рабочей одежде. Я их мира не знал. Они выглядели воодушевленными, причастными к чему-то значительному, я же отродясь не имел того, что они назвали бы хорошей работой.

Мне почти шестьдесят, а я так ничего и не понял. В конечном счете все представляется мне результатом чистейшей случайности. Если бы не определенная последовательность крошечных кусочков удачи, которые входят в складную картинку моей жизни, я мог бы никогда не увидеть Випа-Уэй, фермы, Ани Кинг. Однако я знаю и то, что, если бы эти кусочки удачи легли иначе и я получил бы другую жизнь, она в некоем странном смысле оказалась бы той же самой. «Сердцу все знакомо: / Оно ведь то же, лишь зовется по-другому», как выразилась Аня.