Возможность ответа

Грянул выстрел — и в дверь затарабанил Ник.

Я открыл ему.

— Вы живы, док?

— Мертвый не открыл бы вам.

Он отпрянул:

— У вас в глазах отчаянье, док. Господи, такое страшное отчаянье. Что случилось?

— Ничего особенного, дружище. Проводил опыт.

— В кого вы стреляли?

Он заметил разбитый экран осциллографа, перевел дух. Бедняга, он так испугался за меня. Я почувствовал доброе щемящее чувство к этому человеку, вынужденному против воли творить зло.

— Забыли поставить на предохранитель? Запомните, док, с оружием шутки плохи.

— Плохи, — подтвердил я и ласково положил руку ему на плечо, давая порцию дополнительной энергии. — Но за меня можете не беспокоиться…

Он внимательно посмотрел мне в глаза. Захотелось рассказать ему о своем открытии. Но этого делать не следовало. Все, что я мог позволить себе, это добавить к сказанному:

— …во всяком случае, в этом отношении.

Он смотрел на меня непонимающим взглядом.

14

— В конце концов. Дорогуша, прежде всего — наука. Надеюсь, и вы разделяете эту очевидную истину нашего века, — цедя, смакуя каждое слово, проговорил Суслик, и его глаза-буравчики утратили острый блеск, посветлели, стали мягкими и задумчивыми.

Жаль было разбивать его иллюзии. Но промолчать я не мог. А вдруг он чего-то не понимает и мне удастся рассеять его заблуждение?

— Это не истина, а только утверждение, — сказал я, Стараясь, чтобы мой голос звучал как можно мягче.

— Не истина? — воскликнул он. — Но что же выше науки, что является, по-вашему, большей ценностью?

— Многое. Например, жизнь людей… — сказал я твердо, ибо эти слова Михаила Дмитриевича уже неоднократно проверил на личном опыте. Я даже помнил, как учитель это сказал, соглашаясь с отменой своих опытов из-за опасности загрязнения озера.

А ведь передо мной сейчас тоже ученый. Но насколько же разительна разница…

— Я с радостью пожертвую своей, если только понадобится, — быстро проговорил Суслик.

— Верю вам. Но вы не имеете права жертвовать жизнью других.

— Без достижений науки их было бы гораздо меньше, а существование их оказалось бы гораздо хуже. Голод и болезни…

— Верно, — сказал я. — Для этого и существует наука…

— Расскажу вам о себе — может быть, вы поймете, — раздраженно проговорил он. — Родился в семье мелкого чиновника. Жили в бедности, перебивались кое-как. Другим, таким же как мы, иногда везло: продвигались по службе, получали наследство… Но и тогда, пожалуй, никто из них не смог бы внятно ответить на вопрос: зачем он живет? Чтобы наплодить себе подобных унылых жителей планеты, которые тоже не смогут ответить на этот вопрос? До какого-то класса я рос, как все мои сверстники: дрался, дружил, боялся учителей. Иногда спрашивал себя: зачем вся эта жизнь и как долго будет она продолжаться? Однажды у нас появился новый учитель. А надо вам сказать, что у меня были кое-какие способности к точным наукам, выделявшие меня из середнячков…

Он запнулся, подозрительно посмотрел на меня и совсем по-мальчишески предупредил:

— Не подумайте, что я хвастаю.

— И в мыслях не было, — поспешил успокоить его я, но, видимо, это мне не вполне удалось.

— Ну так вот, новый учитель и промыл мне мозги. Он спросил: предпочитаешь истлеть, как эти посредственности? Предпочитаешь оставить после себя лишь двух-трех балбесов, которые будут продолжать ту же бессмыслицу? Или хочешь узнать нечто, неизвестное пока никому другому? Хочешь узнать высшую истину, доступную разве что богу? И смысл всего сущего откроется тебе…

Ноздри его крупного нервного носа раздувались, на щеках вспыхнул склеротический румянец, лицо как бы удлинилось и стало значительней.

— Вы уже догадались, что я ответил ему? Да, да. И никогда, слышите, никогда я не жалел об этом своем решении, даже погибая в джунглях Амазонки, даже блуждая в джунглях жесточайших противоречий, когда казалось, что все мои искания и жертвы были напрасны. И тогда, понимаете, и тогда…

У меня возникло подозрение:

— Там, в джунглях Амазонки, вы встретились с Кэпом? Он спас вас?

— Кэп? Этот наемник, жалкий садист, бедный завистник? Да за кого вы меня принимаете, хотел бы я знать? А я, старый дурень, разоткровенничался перед вами, как еще не откровенничал ни с кем другим. Сам не знаю, что со мной стряслось. Вот осел! Да вы и не слушали, вы думали о чем-то другом. О чем же?

— О вас, — поспешил успокоить его я. — О вас и о науке.