Возможность выбора

Толевая крыша этой берлоги, несмотря на все заплаты, пропускала осенний дождь. Весеннего ремонта хватило как раз до начала осени. Когда вода начинала просачиваться через потолок в том месте, где висела лампочка, на середину стола ставили таз. Маркус залезал на крышу и искал прохудившееся место. Но даже он, при всем своем мастерстве, не мог разгадать тайны старого дома. Крыша над их комнатой на вид была целой, очевидно, дождевая влага каким-то образом проникала под толь и неизвестно какими проложенными древесными жучками ходами скапливалась именно над их потолком. Бессмысленно было ломать над этим голову. Неровная от бесконечного латания крыша с несколькими фронтонами и крутым скатом несла на себе странную надстройку. По углам стрех возвышались колонны из плитняка, их соединяла железная решетка высотой со средний забор. Иногда Орви останавливалась прямо посреди улицы и разглядывала диковинное строение — и для чего только по углам толевой крыши поставили эти дурацкие столбы? Новый дом Орви отделял от соседних брандмауэр, — может быть, это от него остались камни, которые никто не удосужился отнести вниз. Посередине железной ограды в сторону улицы выступал конек чердака с треугольным окошком. Две створки окна раскачивались на ветру, словно оттуда вот-вот должна выскочить кукушка и на всю улицу прокричать: «Ку-ку!»

Может, сдуревший Маркус влез на крышу, сломал плитняковые столбы и стал швырять вниз камни!

Или забрался на чердак, высунул голову из чердачного окошка и крикнул собравшейся кучке зевак:

— А я кукушка, ку-ку, ку-ку!

Два этажа дома были поделены на десять квартир, одиннадцатая помещалась в подвале. Жители надземной части этого дома обычно говорили, что в подвале живут одни лишь крысы да старик Сассь.

Правда, доброжелательные соседи давно советовали старику Сассю вызвать комиссию и санитарных врачей, авось дадут новую квартиру. Но старик Сассь, казалось, сросся со своим подвалом, он содержал свою клетушку в такой чистоте и порядке, будто собирался сохранить ее для многих поколений.

Сразу же, в первый день, Орви заметила в коридоре второго этажа странную нишу, где, вероятно, когда-то были встроены шкафы. В нише стояла женская фигура из белого мрамора. Одной рукой эта фигура прикрывала грудь, другой — низ живота.

Старик Сассь называл скульптуру: наше каменное диво.

В тот первый вечер, перед тем как лечь спать, Орви пробралась в коридор и положила к ногам статуи цветок. Прекрасная мраморная женщина как-то примирила ее с этим мрачным домом, в который она переехала, выйдя замуж за Маркуса.

Боже мой, неужели потерявший рассудок Маркус разбил это каменное диво?

Орви хорошо помнила скандал, поднявшийся из-за того, что какие-то молокососы с первого этажа однажды раздавили окурки о пупок мраморной скульптуры. Все жители дома накинулись на них, и мальчишки были так перепуганы, что ходили потом на цыпочках, боясь поднять глаза, словно кто-то мог задним числом дать им подзатыльника.

А может быть, Маркус с кем-нибудь подрался?

Воображение Орви рисовало ей окровавленный нос и заплывшие глаза. Маркус стоял, как бык, посреди двора, пиджак без единой пуговицы, рукав оторван.

Нет, Маркус не был драчуном. Очевидно, даже с дурной головы человек не сделает того, к чему никогда не обнаруживал склонности.

Да и на лице Паулы Орви не заметила никаких следов насилия. Мамаша Маркуса ступала размашистым шагом, на старых ботинках, подобно чешуе, поблескивали остатки лака. Когда Паула, переходя улицу, смотрела по сторонам, Орви видела ее румяные щеки и уголок бледного рта. Побитый человек так стремительно не ходит.

Орви старалась и так и этак вообразить себе Маркуса в этом неприглядном доме, представить себе, как этот сумасшедший все рушит и уничтожает, но поняла, что для подобных мыслей нет никаких оснований. Если бы Маркус совершил какой-то антиобщественный поступок, жители дома тут же вызвали бы блюстителей порядка и восстановили в доме спокойствие. Маркуса отвезли бы либо в камеру заключения, либо в сумасшедший дом — туда, где и положено находиться подобного рода типам. Тогда Пауле незачем было бы приходить за Орви. Она могла бы за глаза назвать Орви источником всех бед, но порога общежития она бы не переступила.

Придя к таким выводам, Орви почувствовала, что ее еще больше разбирает любопытство. Какое умопомрачение нашло на Маркуса, что потребовалось вмешательство Орви?

Если же ему попросту понадобилось женское общество, то Сулли живет гораздо ближе.

Когда Орви впервые заговорила с Маркусом о разводе, он сердито запыхтел и сказал:

— Никуда ты не уйдешь. Если я захочу, то вернусь к Сулли и детям.

Орви ничуть не удивили слова Маркуса. В течение всей их совместной жизни ее мучило подозрение, что Маркус в душе тоскует по Сулли. Только вчера Орви узнала, что отношения между Маркусом и Сулли усложнились из-за первого ребенка, отцом которого оказался не Маркус. Почему Маркус никогда раньше не говорил об этом? Кажется, и Паула не знает истинного происхождения своего старшего внука!